Советская поэзия. Том первый

Коллектив авторов

‹1946›

ПОРА ЖАТВЫ

Рубашка липнет к телу. Горячо Сверкает солнцем гладь речного плеса, И тяжело ложатся на плечо Жнецам усталым спелые колосья. Доносит ветер еле слышный звон От кузницы, и вновь все глохнет в зное. День тишиной налит по горизонт, Как чаша с золотящимся настоем. Под шелест трав, под песню зрелых нив Проходят дни, один другого краше, И солнце трудится, как мастер у горнил, Сплавляя жар сегодняшний с вчерашним И золотом расплавленных лучей Все зерна терпеливо наполняя, Сливает тяжесть долгих трудодней В один громадный слиток урожая.

‹1947›

ДАЛЕКО В ГОРАХ

Давно

заснули горы, долы, но я сегодня не засну: я вычитал, что Марко Поло сюда добрался в старину. Ручья напевы горловые, скользит по камню лунный взор, и, словно в дали вековые, в туман уходят гребни гор. Виновны, верно, только книги в том, что привиделся он мне над тучами, в скалистом сдвиге, в холодной этой стороне. Жарой и снегом пренебрег он и ночью, где таился барс на том пути, таком далеком, как в наши дни полет на Марс. Как тихо здесь! Как мертво, голо сереют скалы! Но не верь молчанью: здесь дорога Поло. Здесь к звездам открывал он дверь.

‹1958›

ЮНОСТЬ

Ты, юность, на ходу легка, но тропки, те, где ты прошла, не зарастут — хоть засевай, запомнятся — хоть запаши. Ты так спешила выйти в мир, что оглянуться не смогла, и не закрыта до сих пор открытая тобой калитка.

‹1958›

НЕБО

Травинки ветер не колышет, Весь мир охвачен тишиною. Но что-то высоко над крышей Дрожит и шепчется с листвою. В затишье, в час рассветный, ранний Трепещет в кронах чудо это, Как будто мерное дыханье Неиссякаемого света. Весь мир, большой и неизвестный, За далью чисто-голубою, Ему открыт — и как чудесно, Что есть оно над головою.

‹1962›

РАССВЕТ

Протерся, как рядно, и поредел туман. Зубцами обозначились деревья На светлом небе. Призрачных видений И снежных снов полуночный дурман Рассеялся. Все дальше степь видна. Ручей готов звенеть и петь свирелью, Лишь знак подаст к согласному вступленью Над лесом солнца медный барабан. И все проснется: шорохи и звуки, Дремавшие под спудом темноты В оковах льда. Из зарослей густых К лучам далеким тянутся, как руки, Побеги робкие. Серебряное утро Становится багряно-золотым!

‹1963›

ПЛАНЕТА

Планету надо бы с любовью и заботой, Как грядку огородную, выпалывать, Водицею колодезной выпаивать, Ходить за ней прилежно и охотно. Держать ее опрятно, как светелку, Прочь выметя все дрязги и раздоры, Чтоб солнышко смотрело без укора На полные питьем и снедью полки. Чтоб на столе всего стояло много, И чтобы ложки каждому хватало, И чтобы вспомянуть не забывали Про добрую соседскую подмогу. Планету надо бы… Но землю плодовитую Взрыхляют не лопатой, а снарядами, И поливают пулями и ядами, И удобряют трупами убитых. И, благодатная, она доныне полнится Не всходами зелеными и пышными, А ядерными взрывами и вспышками, Безумием политиков и войнами. И солнце смотрит тускло и мертвенно На выжженные горькие просторы, Где смерть берет жестокие поборы По всем голодным стонущим селеньям. А ведь могли бы голые околицы, Изрытые окопами, как оспою, Украситься садами плодоносными, Амбарами высокими обстроиться. И как подумаешь: всего и надо сделать — Закрыть глаза воспоминаньем кратким О матери, склонившейся над грядкой Под вечным склоном радостного неба.

‹1963›

ЮЛИЯ НЕЙМАН

(Род. в 1907 г.)

БАГУЛЬНИК РАСЦВЕЛ

Обманув своих караульных (На мгновенье мороз исчез), Ночью ожил сухой багульник, Подтвердив одно из чудес. Где, — скупой порой предвесеннею, Когда все в природе мертво, Сил набрало для воскресения Это слабое существо? На окне, где еще стынь-перестынь И ничуть не пахнет весной, Воссиял он звездою перистой, Лиловато-легкой, сквозной. Как рожденное стихотворение, Сохраняя души тепло, В нежно-розовом оперении Он вспорхнул и сел на стекло Исполнением обещания, Одолением обнищания.

БАЛЛАДА О ДВУХ СКРИПКАХ

В дни, когда не думали о войнах И лишь музыка была в чести, Тщились две соперницы достойных Мастерством друг друга превзойти. Знающие тайны полнозвучья, Обе высший пробуждали слух. Кто поймет, какая скрипка лучше, Победит которая из двух?… …Из дремотных зарослей на Ганге, Сонными просторами земли, Говорят, цыгане и цыганки Диво деревянное везли. Горькой волей, степью без предела, Рокотом цикад и соловьев Надышалась скрипка. И гудела, Влагой жизни полнясь до краев. И когда плясуний белозубых Струнным вскриком поднимал цыган, Стебельком над розой рваных юбок Сам собой сгибался женский стан, Бились груди — золотые рыбки, По-кошачьи взблескивал зрачок, И, кружась над смуглым телом скрипки Искры страсти высекал смычок. А другая — та жила без света, Чертовой чертой окружена… Что она слыхала, скрипка гетто? Как же так случилось, что она Скорбной силой стала выше боли, Превратила горечь в торжество, Возопила: «Господи, доколе!» — И смутила бога самого? …И швырнули обе скрипки в кучу Детских туфель, девичьих волос, Там за проволокою колючей Смерти ждать бок о бок им пришлось. И слыхали мы от очевидца, Что, когда вершилась их судьба, Тонко, странно — словно бы скрипица — Ныла крематория труба. Будто скрипки не застыли в пепле, Не истаяли бесследно ввысь: Души их в сожжении окрепли, В музыку единую слились. Пробивается она и дышит Через толщу листьев и корней, И кто эту музыку расслышит, Не забудет никогда о ней.

НАЧАЛО ОСЕНИ

Еще вчера все мрело, все текло, Переливаясь медленно друг в друга, Как свойственно июлю, полдню, югу, А нынче — точно вставили стекло Меж миром и тобою… Воздух чист, И на ветле заметен желтый лист.

МАМЕД РАГИМ

(1907–1977)

С азербайджанского

АНТАРА

Как птица океанская, сильна Мечта певца, ушедшая в полет. Ныряет в море вечности она И перлы древних былей достает. В степи Арабистана Антара В бою кипел, как яростный поток; Там кони, словно жгучие ветра, Взметали к небу огненный песок. В поту кровавом, занеся клинок, Он недруга, как сокол, настигал, И так был натиск витязя жесток, Что вражий строй пред ним затрепетал. Не думайте, что Антара устал, Что дух отважный сломлен был бедой, Стрелок лукавый в грудь ему попал Предательской отравленной стрелой. Он овладел страданием своим. Не пал с коня, не повернулся вспять. Враги кричали: — Он неуязвим! — И бросились в смятении бежать. — Он ранен был отравленной стрелой! Как может быть, чтоб он остался жив? Лежит он где-нибудь в пыли степной, Меч из ладони мертвой уронив… Так совещался беглецов отряд. И, осмелев, коней поворотив, Припали к гривам, понеслись назад, Бурнусов белых крылья распустив. Но хоть и умер храбрый Антара, Но чудилось врагам: в нем мощь и жизнь. Лицом к врагам стоял он, как гора, Глядел с холма, на пику опершись. Как будто башня сумрачная, он, На пику опираясь, там стоял, Огромный, тихий. Вынут из ножон, Кровавый меч в руках его сверкал. Стоял, как будто думами объят, Готовый в бой рвануться, полный сил. Остановился в ужасе отряд И снова в степь коней поворотил. Арабы мчались на лихих конях, Как птицы, кони степью их несли. Исчезли, пораженные, лишь прах Всклубился и рассеялся вдали. Он был герой, воитель и поэт. Он умер, и его прошла пора. С тех дней промчалось много сотен лет, Но помнит мир, как славен Антара.