Советская поэзия. Том первый

Коллектив авторов

‹1934›

ПЕСНЯ

Злые тучи. Пыль и ветер над Берестовою. Сходит вечер. Вечер плещет медью листовою. Дуб и берест, клен и явор — в тучи головою. Листья рвет, бросает ветер в ледяную воду. Проезжали партизаны, не спросили броду. Не ждала ты в это время гостя из похода? Что ж ты стала, не откроешь милому ворота? Или мне не надоели рубка да забота? Или мне седло да сабля — только и работа? Видишь, убыло немало хлопцев в эскадроне… День и ночь, еще две ночи гнали нас погони, — притупилися подковы, притомились кони. Путь наш — степью, полем, лесом — пасмурнее ночи. Отдохнем — ив путь-дорогу снова, что есть мочи… Кто привез тебе обнову, шелковый платочек? Кто привез тебе обнову? Руки уронила. Что ж молчишь, не скажешь слова? Ждать мне не под силу. Пыль

и ветер. Злая туча небо полонила. Открываются ворота, тяжелы, скрипучи. Открываются ворота в грозовые тучи. Открываются ворота — молния из тучи! Как скользил с седла! Как в травах руки разбросал он! Как неслись по полю кони — и коней не стало! Вас измена, партизаны, здесь подстерегала. Что вы — разве не знакомы с гибелью такою? Тишина, и дождь, и ветер рвутся над рекою. Нет вам, братцы, передышки, нет нигде покоя… Злые тучи гонит буря над Берестовою. Дремлет ночь над камышами, над глухой травою. Дуб и берест, клен и явор — в тучи головою.

‹1934›

МАРШ

Идут из Сибири солдаты, но с ними Шандор не идет. Буран своей лапой косматой пути перед войском метет. Маячат над степью кошмары, как память недавних невзгод, — красногвардейцы-мадьяры, вперед, вперед! Покинув окопное поле, солдатскую участь свою, — для Венгрии славу и волю они добывают в бою. Пусть меркнут в дыханье пожара штыки наступающих рот, — красногвардейцы-мадьяры, вперед, вперед! «Товарищей вестью утешьте, — бойцам комиссар говорит. — Пылает уже в Будапеште, и в Дебрецене горит…» И песни Шандора — удары но миру сквозь ночи полет. Красногвардейцы-мадьяры, вперед, вперед! Карпаты — как черные тени, за ними — свобода ждет. И лозунг: «Не знать отступлений!» отряды бессменно ведет. То ленинские Стожары огнями зажгли небосвод. Красногвардейцы-мадьяры, вперед, вперед!

‹1934–1935›

ПАРТБИЛЕТ

Его нашли в ночи на поле боя. Вдали раскаты грома улеглись. Лишь молниею редкой, голубою Еще огни сигнальные рвались. Полк наступал. За рощицей недальней В ночную темноту бойцы ушли. Мы молча шли долиною печальной, Где наши братья в битве полегли. Боец лежал как будто на привале, Но нам тревога стиснула сердца. Склонились мы и партбилет подняли, Лежавший возле сердца у бойца. Мы дальше шли. Ни слова меж собою. И лишь когда зарозовел рассвет, В степной тиши, уже привыкшей к бою, Мы молча развернули партбилет. Насквозь пробитый пулей роковою, Он рядом с сердцем был в тот самый миг И, как свидетель гибели героя, Ворвался в мир моих тревог ночных. И долго я молчал над ним, пробитым Безжалостною каплею свинца, — Над этой книжкой, что в бою открытом Лежала возле сердца у бойца. И я за ней увидел в жарком споре Весеннее безумие земли, Цветенье трав, немолчный рокот моря, Все, что мы в мире жизнью нарекли. Боец, порывом движимый единым, Жил молодым и умер молодым. И, как родная мать над верным сыном, Склонилась тихо родина над ним. Как сын, послушный материнской воле, Он от беды не отвратил лица. Так мы нашли бойца в рассветном поле И партбилет на сердце у бойца. Друзья мои! И мы на поле боя, Быть может, встретим свой последний час Встает рассвет за далью голубою, Дымок сражений обвевает нас. Встает рассвет, тревогами объятый. За рощицей стрекочет пулемет. И по пути бессмертья и расплаты Лавиною полки идут вперед. Всегда вперед идти в бою открытом! Мы поклялись сражаться до конца Над партбилетом, пулею пробитым, Что был в бою на сердце у бойца.

‹1941›

* * *

Если падает дерево в чаще — Отзываются рокотом горы, Слышен в пропастях отзвук звенящий, Ропщут пастбищ просторы. Если ловчий подстрелит оленя — На предсмертного хрипа звучанье Отзывается лес в отдаленье, Нарушая молчанье. Если песня — ей ночь не помеха — В сердце вдруг одиноко забьется, Будь спокоен: на песню, как эхо, Целый мир отзовется.

‹1956›

МАРИЯ ПЕТРОВЫХ

(Род. в 1908 г.)

ЧЕРТА ГОРИЗОНТА

Вот так и бывает: живешь — не живешь, А

годы уходят, друзья умирают, И вдруг убедишься, что мир не похож На прежний, и сердце твое догорает. Вначале черта горизонта резка — Прямая черта между жизнью и смертью, А нынче так низко плывут облака, И в этом, быть может, судьбы милосердье. Тот возраст, который с собою принес Утраты, прощанья, наверное, он-то И застил туманом непролитых слез Прямую и резкую грань горизонта. Так много любимых покинуло свет, Но с ними беседуешь ты, как бывало, Совсем забывая, что их уже нет… Черта горизонта в тумане пропала. Тем проще, тем легче ее перейти, — Там эти же рощи и озими эти ж… Ты просто ее не заметишь в пути, В беседе с ушедшим — ее не заметишь.

* * *

От зноя воздух недвижим, Деревья как во сне. Но что же с деревом одним Творится в тишине? Когда в саду ни ветерка, Оно дрожмя дрожит… Что это — страх или тоска, Тревога или стыд? Что с ним случилось? Что могло б Случиться? Посмотри, Как пробивается озноб Наружу изнутри. Там сходит дерево с ума, Не знаю почему. Там сходит дерево с ума, А что с ним — не пойму. Иль хочет что-то позабыть И память гонит прочь? Иль что-то вспомнить, может быть, Но вспоминать невмочь. Трепещет, как под топором, Ветвям невмоготу, — Их лихорадит серебром, Их клонит в темноту. Не в силах дерево сдержать Дрожащие листки, Оно бы радо убежать, Да корни глубоки. Там сходит дерево с ума При полной тишине. Не более, чем я сама, Оно понятно мне.

* * *

Пожалейте пропавший ручей! Он иссох, как душа иссыхает. Не о нем ли средь душных ночей Эта ива сухая вздыхает? Здесь когда-то блестела вода, Убегала безвольно, беспечно, В жаркий полдень поила стада И не знала, что жить ей не вечно, И не знала, что где-то вдали Неприметно иссякли истоки, А дожди этим летом не шли, Только зной распалялся жестокий. Не пробиться далекой струе Из заваленных наглухо скважин… Только ива грустит о ручье, Только мох на камнях еще влажен.

АРМЕНИЯ

На свете лишь одна Армения, Она у каждого своя. От робости, от неумения Ее не воспевала я. Но как же я себя обидела — Я двадцать лет тебя не видела, Моя далекая, желанная, Моя земля обетованная! Поверь, любовь моя подспудная, Что ты — мой заповедный клад. Любовь моя — немая, трудная, Любое слово ей не в лад. Со мною только дни осенние И та далекая гора, Что высится гербом Армении В снегах литого серебра, Та величавая, двуглавая Родная дальняя гора, Что блещет вековечной славою, Как мироздание, стара. И тайна острова севанского, Где, словно дань векам седым, — И своды храма христианского, И жертвоприношений дым. Орлы Звартноца в камень врублены, Их оперенье — ржавый мох… О край далекий, край возлюбленный, Мой краткий сон, мой долгий вздох…

* * *

Но только и было, что взгляд издалёка, Горячий сияющий взгляд на ходу. В тот день облака проплывали высоко И астры цвели в подмосковном саду. Послушай, — в каком это было году? С тех пор повторяю: а помнишь, а знаешь? И нечего ждать мне и все-таки жду. Я помню, я знаю, что ты вспоминаешь И сад подмосковный, и взгляд на ходу.

* * *

Ни ахматовской кротости, Ни цветаевской ярости — Поначалу от робости, А позднее от старости. Не напрасно ли прожито Столько лет в этой местности? Кто же все-таки, кто же ты? Отзовись из безвестности!.. О, как сердце отравлено Немотой многолетнею! Что же будет оставлено В ту минуту последнюю? Лишь начало мелодии, Лишь мотив обещания, Лишь мученье бесплодия, Лишь позор обнищания. Лишь тростник заколышется Тем напевом чуть начатым… Пусть кому-то послышится, Как поет он, как плачет он.