Советская поэзия. Том первый

Коллектив авторов

* * *

Сердцу ненавидеть непривычно, Сердцу ненавидеть несподручно, Ненависть глуха, косноязычна. До чего с тобой, старуха, скучно! Видишь зорко, да ведь мало толку В этом зренье хищном и подробном. В стоге сена выглядишь иголку, Стены размыкаешь взором злобным. Ты права, во всем права, но этой Правотой меня уж не обманешь, — С ней глаза отвадятся от света, С ней сама вот-вот старухой станешь. Надоела. Ох, как надоела. Колоти хоть в колокол набатный, — Не услышу. Сердце отболело, Не проймешь. Отчаливай обратно. Тот, кто подослал тебя, старуху… Чтоб о нем ни слова, ни полслова, Чтоб о нем ни слуху и ни духу. Знать не знаю. Не было такого. Не было, и нету, и не будет Ныне, и по всякий день, и присно. Даже ненавидеть не принудит, Даже ненавидеть ненавистно.

* * *

И

вдруг возникает какой-то напев, Как шмель неотвязный гудит, ошалев, Как хмель оплетает, нет сил разорвать, И волей-неволей откроешь тетрадь. От счастья внезапного похолодею. Кто понял, что белым стихом не владею? Кто бросил мне этот спасательный круг? Откуда-то рифмы сбегаются вдруг. Их зря обесславил писатель великий За то, что бедны, холодны, однолики, Напрасно охаял он «кровь и любовь», И «камень и пламень», и вечное «вновь». Не эти ль созвучья исполнены смысла, Как некие сакраментальные числа? А сколько других, что поддержат их честь! Он, к счастью, ошибся, — созвучий не счесть.

СТЕПАН САРЫГ-ООЛ

(Род. в 1908 г.)

С тувинского

ВЕЧНАЯ СЛАВА

Навсегда ли погасли глаза Молодого лихого арата? И родители ждут и друзья — И никак не дождутся солдата… На Украине дружеской — там, Где окончился путь твой солдатский, Головою к тувинским хребтам Ты в могиле покоишься братской. Город Ровно тебя приютил, По тебе украинки рыдают. И венки у солдатских могил Полыхают и не увядают. У ограды не вянут цветы, Имя Родины врезано в камень, Под которым останешься ты Навсегда с боевыми дружками. Ты врага переспорил в бою, Имя предков навеки прославил. Охраняем мы славу твою, Ту, которую внукам оставил.

‹1945›

ТЕМИРКУЛ УМЕТАЛИЕВ

(Род. в 1908 г.)

С киргизского

ТАЛАНТ

Пускай хоть в сундуке хранится медь — На меди зелень с каждым днем заметней А золото не может потускнеть, От ржавчины истлеть тысячелетней. Живой талант всегда идет вперед, При нем земля ликует и цветет. И если даже каменные плиты Ему на грудь живую положить, — Талант никак нельзя убить, джигиты, Назло врагам он будет вечно жить!

‹1939›

АРКЫТ

Навеки проклят тот ушедший строй, Нет красоты в короне золотой, — Зачем же ты в своем стихотворенье Сравнил Аркыт с короной, сверстник мой? Зеленый шум его ветвистых крон Живей и чище всяческих корон. Мой милый край, наш край высокогорный Из соловьев и листьев сотворен. И ханы, и цари, и короли В небытие бесславное ушли, А ты опять цветешь, благоухая, Лесная сказка неба и земли. Ты словно свадьба вешняя, Аркыт, Ты всем прекрасен и для всех открыт, Трель соловьев твоих, не умолкая, В моей душе магически звучит. Мне по сердцу твой лиственный наряд. Естественней, чем он, найдешь навряд. Чужды тебе и золото и пурпур, Продажный блеск покоев и палат. Твой утренний стремительный ручей Журчит, как песня, в памяти моей. Я не отдам одной зеленой ветки За одеянья ханов и царей.

‹1946›

АРАВАН

Я сроднился с тобой навсегда, Горный край, где в ущельях туман. Там шумит молодая вода — Араван, Араван, Араван. Долго я этой встречи искал, Тосковал все сильней и сильней По уступам заоблачных скал, Как тоскуют по милой своей. Говорил я с рекой снеговой, Провожал облаков караван. Как биение крови живой, Ты со мной, ты во мне, Араван. Другом солнца я стал, осмелев, Усмирял на вершинах буран. Я твердил твой веселый напев: Араван, Араван, Араван. По-особому дружим с тобой, Будто кровный ты мой побратим. Поразил ты меня чистотой, Простотой и величьем своим. Мне б воспеть эти горы хоть раз И долины, где хлопка ковер, Так, как Лермонтов славил Кавказ И Некрасов — российский простор. С вдохновеньем и силой такой Петь, как Пушкину было дано, Каждой мыслью и каждой строкой Быть с народом своим заодно. И трудиться, встречая рассвет, И народные славить дела, Чтоб нужна твоя песня, поэт, Словно хлеб, словно хлопок, была. Знать, что ты помогаешь стихом, Не напрасно талант тебе дан. Чтоб звенело и пело кругом — Араван, Араван, Араван.

‹1957›

ВОСЬМИСТИШИЯ

1 Я человек простой, друзья мои, В отаре славы нет моих овец. Хочу лишь одного: чтоб соловьи Побольше растревожили сердец. Богатства не ищу и не коплю. Перед друзьями я не зазнаюсь. Но точной рифмы чистый звон люблю И

в этом перед вами признаюсь. 2 Джида серебрится! Джида серебрится! Прихожу я к ней весной, чтобы насладиться Нежным ароматом. О, благоуханье! Прихожу я к ней весной укрепить дыханье. Надо мной склонилась ветка серебристая. Будто девушка она — тонкая и чистая. Светлым ароматом наполняет утро. Будь вовек благословен твой садовник мудрый!

‹1965›

ПОМНЮ

Помню: ясная ночь. Помню: как серп, луна. Осенней стоянки дни. Гордый бег табуна. Помню: колючка впилась; помню: бежал босиком, Гнался что было сил за норовистым телком. Помню: сугробы белы. Их накрутил буран. Помню: старый верблюд сорвался, упал в овраг. Помню, как мой отец сыпал отсев с руки, Чтоб куропатку поймать, чтоб заманить в силки. Помню дубы, что росли от озера невдалеке. Помню плоты, что шли вдоль по Нарын-реке. Вспомню: плачет комуз — и наплывает грусть. Вспомню: с коровы упал — и не могу — смеюсь. Помню: холмы, полынь. Запах крепкий, густой. Разве можно забыть горький этот настой? Разве можно забыть милые с детства края? Ты навсегда во мне, земля родная моя. Видно, к березкам тем, что у ручья — гурьбой, Прочно привязан я моей кочевой судьбой. Вижу: с хребта Бозбу тучи, клубясь, ползут, Вижу, они несут яростную грозу… Вижу: осыпь, обрыв. Корни в камни впились — Тополь, хоть и горбат, тянется все же ввысь… Облик моей весны любо мне вспоминать. Моя золотая земля, ты мне отец и мать. Сколько помню себя, я не обижен судьбой, Хоть не всегда надо мной был небосвод голубой. Хочу бросать семена, чтобы росли леса… О, святая земля, вечная наша краса!

‹1970›

ИРАКЛИЙ АБАШИДЗЕ

(Род. в 1909 г.)

С грузинского

ГОЛОС У СТЕН КРЕСТНОГО МОНАСТЫРЯ

«Зачем богоотступничество мне в вину вменяют и грозят расплатой, когда на свете о моей вине ты ведаешь один, мой бог распятый? Расселин горных образ неземной, поверженных во прахе — утешитель, обиженных — укромная обитель, страды великой незакатный зной. Ты — свет во тьме, пролитый щедрой чашей с небес на землю… Там и здесь — един. Ты — верой обретенная крепчайшей причина высочайшая причин. От колыбели и до дней последних, — и перейдя последнюю межу, — я твоего завета исповедник, всем существом тебе принадлежу. Все, что во мне созрело, — Слово, Дело, все, что зачахло, каждое зерно тобой неотвратимо и всецело в меня однажды было внедрено. Благодаря твоей всевышней власти аз есмь не зверь… Не зверь… Но Человек… В дороге долгой одолел напасти и заблуждений горестных избег. Учение твое — превыше правил… Ты, наставляя жить не по злобе, спас от греха, на правый путь направил небесным откровеньем: «Бог в тебе…» И если в чем-то я ошибся все же, о прегрешеньях суетных моих ты, вездесущий, узнавал не позже, всеведающий, ведал в тот же миг. Не знаю, похулишь или похвалишь, лишь твоему подсуден я суду, судья всевышний мой, и от тебя лишь великодушья и прощенья жду. Мой разум и сознанье высшим даром я почитал, не ведая вины, ибо они из всех существ недаром лишь человеку только и даны. Ты поклоненья требовал слепого, коленопреклоненья одного, но только мысли, воплощенной в Слово я поклонялся, веря в естество. И если в замысле твоем высоком я человеком был, и если ты однажды взвесил совершенным оком мои несовершенные черты, и если ты печаль и радость — разом — дал мне вкусить на праведном пути, то я желал раскрепощенный разум, освобожденье мысли обрести. Нежней молитвы и мощней хорала вошло желанье это в бытие. Избави бог, чтоб жизнь меня карала за это вот желание мое! Но если ты желанье это все же сочтешь за грех, помыслив о плохом, то где тогда, не ведаю, о боже, граница меж грехом и не грехом?! Не осуждай меня… Из дальней дали, недугами согбен, полуживой, пришел к тебе, поникнув головой, колени преклонив, проситель твой от имени желанья и печали. Зачем богоотступничество мне в вину вменяют и грозят расплатой, когда на свете о моей вине ты ведаешь один, мой бог распятый!»

* * *

Жаждешь узреть, — это необходимо — (необходимо? зачем? почему?), — жаждешь узреть и собрать воедино все, что известно уму твоему. Жаждешь, торопишься, путаешь, боже, вот сколько нужно: глаза, голоса, горе… а радости? Радости тоже! Радости, шалости и чудеса! Жаждешь и думаешь: помню ль? могу ли? Вечер в Риони, клонящий к слезам солнцем и свадьбою: «Лиле»… «Макрули»… И Алазань? Как забыть Алазань? Жаждешь в душе твоей, в бедном ковчеге, соединить без утрат и помех все, что творится при солнце и снеге: речи, поступки, и солнце, и снег. Жаждешь… Но если, всевышним веленьем вдруг обретешь это чудо и жуть, как совладаешь с чрезмерным виденьем, словом каким наречешь его суть?