Советская поэзия. Том первый

Коллектив авторов

ЖИЗНЬ, ЖИЗНЬ

1 Предчувствиям не верю, п примет Я не боюсь. Ни клеветы, ни яда Я не бегу. На свете смерти нет. Бессмертны все. Бессмертно всё. Не надо Бояться смерти ни в семнадцать лет, Ни в семьдесят. Есть только явь и свет, Ни тьмы, ни смерти нет на этом свете. Мы все уже на берегу морском, И я из тех, кто выбирает сети, Когда идет бессмертье косяком. 2 Живите в доме — и не рухнет дом. Я вызову любое из столетий, Войду в него и дом построю в нем. Вот почему со мною ваши дети И жены ваши за одним столом, — А стол один и прадеду и внуку: Грядущее свершается сейчас, И если я приподымаю руку, Все пять лучей останутся у вас. Я каждый день минувшего, как крепью, Ключицами своими подпирал, Измерил

время землемерной цепью И сквозь него прошел, как сквозь Урал. 3 Я век себе по росту подбирал. Мы шли на юг, держали пыль над степью Бурьян чадил; кузнечик баловал, Подковы трогал усом, и пророчил, И гибелью грозил мне, как монах. Судьбу свою к седлу я приторочил; Я и сейчас в грядущих временах, Как мальчик, привстаю на стременах. Мне моего бессмертия довольно, Чтоб кровь моя из века в век текла, За верный угол ровного тепла Я жизнью заплатил бы своевольно, Когда б ее летучая игла Меня, как нить, по свету не вела.

* * *

Пляшет перед звездами звезда, Пляшет колокольчиком вода, Пляшет шмель и в дудочку дудит, Пляшет перед скинией Давид. Плачет птица об одном крыле, Плачет погорелец на золе, Плачет мать над люлькою пустой, Плачет крепкий камень под пятой.

ПЕДЕР ХУЗАНГАЙ

(1907–1970)

С чувашского

ГЛАЗ ВОЛГИ

Стоят леса в серебряном уборе, И толщиной в аршин зеленый лед Уже сковал теченье волжских вод. Хоть яростна зима в своем напоре, Но полынья на ледяном просторе Кругла, светла всю зиму напролет. Она стихию победила в споре. «Глаз Волги» — так прозвал ее народ. Неистовствует стужа, иней блещет, Но, льдом не покрываясь, полынья Все медленно колышется и плещет… Проходят годы, но желал бы я, Чтоб, не одевшись льдом ни на мгновенье, Всю жизнь плескалось в сердце вдохновенье.

‹1949›

ПРИГЛАШЕНИЕ В ЧУВАШИЮ

Знаете ли вы страну такую, Древнюю и вечно молодую, Где в лесу тетерева токуют — Словно песней сердце околдуют, Где, коль праздник, — от души ликуют, Коль работа — гору дай любую! Знаете ли вы такой народ, У которого сто тысяч слов, У которого сто тысяч песен И сто тысяч вышивок цветет! Приезжайте к нам — и я готов Это все проверить с вами вместе.

‹1970›

ВЛАДИМИР ДЕРЖАВИН

(1908–1975)

ОСЕННИЙ ВЕЧЕР

1 Поет в лесу труба туманной влаги. Тальник в росе в лицо с размаху хлещет, И влипший в грязь древесный жар в овраге Из тьмы, ногами выворочен, блещет. И лес — пролог к неизреченной саге — Над головою ходит и трепещет. И вдруг между стволов просвет нежданный И облаков дождливых отсвет рдяный. 2 Катясь, кольцо серебряное суток Приблизилось к прекрасному покою. Как тающего льда мембрана, чуток Стеклянный щит, звенящий под ногою Над миром тем. Лесные окна уток Поят осенней, кованой водою, И хора балалаечного в чаще Стегают струны лопнувшие чаще. 3 Утиных вод щербленая чеканка, Как сталь, тверда. Прозрачным слоем — копоть От выстрелов. Цыганская стоянка — И холст, лохмотьями уставший хлопать В кружащем медном пенье полустанка Верст за пять… Ночи оханье и ропот Между стволами белыми (иль кони Жуют овес, бряцающий в попоне?).

‹1930›

НЕЖНОСТЬ

Я бродил одиноко В пустынном осеннем лесу, Я валялся, как труп, У заросших травой придорожий И последнюю нежность Тебе бережливо несу, Как цветочную пыль В волосах, на губах и па коже. Я осеннюю нежность Ревниво хранил для тебя, Как последнюю влагу В забытом людьми водоеме. И устал одичало бродить, Никого не любя, По хрустальным лесам, Спотыкаясь в сухом буреломе. Пусть с кудрей твоих льется Густой золотой полумрак, Мои губы горьки, А твои — горячи и певучи. Вот уж небо лиловою медью горит, И в горах, Как чудовище, с шумом ползут Допотопные тучи.

‹1934›

ЧЕРНИЛЬНИЦА

1 В

чернильнице моей поют колокола, Склоняются дубы над крышей пепелища, В ней город затонул — где прежде ты жила; Ныряет кит, судов проламывая днища; И каплет кровь с ветвей, где ночь любви вела В кабаньих зарослях осенние игрища. И гекатомб венец в сто сорок кораблей Антоний утопил в чернильнице моей. 2 Где тополя шумят над красной черепицей, Клен черный с яблоней сплетаются в окне, Где смотрит дом в закат чердачною бойницей, Там было суждено взглянуть впервые мне В нагую глубь озер той скорби темнолицей, Той властелинши, чей напев звенит во сне Глухом, младенческом (лишь бурею догадки Вздувает памяти чудовищные складки). 3 Как желтых туч пласты — осенние леса Хоругвью шелеста твое клубили имя. Со дна сознания преданий голоса — На алых лошадях, под гребнями седыми — Им смутно вторили… Песчаная коса От волн хохочущих дрожала. Будто — в дыме Ночном чуть видима, хватаясь за кусты, — С большой толпой подруг идешь купаться ты… 4 …И книгу февраля с застежкой золотой Листает влажный снег дыханья осторожней; Твой ранний, горький смех — всепомнящей рукой, Словарь твоей любви, — как розовые пожни Под инеем сквозным, — вписал он в книге той. Но я прочел не все, — и, что ни день, тревожней Живет забытый край в душевной глубине, Иголки башенок вонзая в сердце мне. 5 Я не его любил. Моим заветом не был Ни город юности, ни игр забытых дом. Но у тебя в глазах тонули даль и небо, Двор с лошадьми, листок, летящий над прудом. Но целый край, в лесах, в стоверстных волнах хлеба, Стоял, как зеркальце на столике твоем. Тот мир, как мельница, — росистая, ночная, — Спал, водяным столбом твой образ отражая.

‹1936›

ИЗ КАВКАЗСКОЙ ТЕТРАДИ

* * *

Когда гудит под ветром лес, Как струны гуслей под руками Сказителя, и свод небес Скрывается за облаками, И, как драконы, на лету Клубятся ярусами тучи, И, как в горах, воздушной кручи Я ощущаю высоту, И кружится земля, как глобус, Под крышей быстрых облаков, И полночь, радуясь и злобясь, Встает из-за глухих холмов, — Тогда с огромным лбом Шекспира, Со взглядом, блещущим, как меч, В мой дом вступает образ мира, Плащ на пороге сбросив с плеч. И музыка за ним клубится, Как волны, изнутри светясь. И с плеч его слетают птицы, На мой рабочий стол садясь. Неисчерпаемо-чудесным Тогда все снова мнится мне, Как в юности, — подобно песням, Когда-то слышанным во сне.

‹1940›

РАЗГОВОР С ОБЛАКАМИ

Будто в небе задумались облака альта-кумулюс, Будто — мир в человецех и благоволение, Может быть, я сейчас первый раз на веку молюсь, Первый раз и последний встаю на колени я. Как со дна необъятного капища тления, В пропасть заживо вверженный вместе с умершими, Говорю я с ночными, еще не померкшими — Между темной землею и звездными вершами К лукоморью рассвета, небесными нерестами В высоте несказанной плывущими — облаками перистыми: — Когда вы над кровлей отцовою, Далеко, за горами безлюдно-ущелистыми, Загремите весенней икрою перловою, Покидая навеки пучину небесную, — Бросьте горсть ваших капель в палату трапезную Где сидит мой отец за нерадостной чашею И беседа иссякла струей замолчавшею. Вы ему прошумите листвой заоконнишною — Что в плену я у смерти, что я далеко, но что я Жив, что я ворочусь.

ДЖАСМЭ ДЖАЛИЛ

(Род. в 1908 г.)

С курдского

СТАЛА БЫ СВИРЕЛЬЮ

Мечта пастуха, словно небо, бездонна, Чиста и кротка — Звенит тихим ветром, бегущей по склонам Струей родника. Со мною он сдержан, почти бессловесен, И только свирель Протяжным журчаньем бесхитростных песен Дурманит, как хмель. Когда говорит он, то словно сухие Слова вяжут рот, А вскинет свирель — огневою стихией Душа запоет. Росинка, сверкнув янтарями заката, Прильнет к лопуху, Услышав призыв, молчаливо ягнята Спешат к пастуху. Заветное с детства таю я желанье — Свирелью бы стать, Чтоб горе людское, людское страданье Ветрам передать. И хочется так в этот ласковый вечер Немного тепла… Летела б любви долгожданной навстречу Быстрей, чем стрела.