Современная датская новелла
Шрифт:
Сами того не сознавая, они переняли закон гор и лесов, внесли его в свой дом. Вынужденная осторожность. Но открытое пространство, отделяющее хлев от дома, они всегда проходят быстрым шагом и всегда вдвоем, тесно прижавшись друг к другу.
А теперь наконец наступила оттепель.
Марта пытается собраться с мыслями, душа застыла в неподвижности, окаменела. Так долго все тянулось. За окном крупные ледяные капли скатываются с крыши, падают, падают. Оттепель. Тает. Непослушные губы с трудом выговаривают слова, нет, она не забыла, что они означают. В них заключено веление, они несут в себе все то, чего она, страшась, ждала целую зиму и перед чем теперь, приблизившись вплотную, испытывает смутное содрогание.
За все время она ни разу не вышла из дому. Она даже к двери ни разу не подошла с того кошмарного дня, когда вьюга стихла и она, исступленно рыдая, расшвыривала бесконечные снежные завалы, перепахивая пространство между домом и хлевом, еще и еще раз, туда и обратно, охваченная бессильным отчаянием перед лицом того, что ее постигло.
Андреас.
Она кричала снова и снова, ведь он спал. Спрятался где-то в снегу и спал. Еще можно было успеть, если поторопиться, и она неистово сражалась с сугробами, раскапывая их до самого основания, скорее, скорее, она молила и проклинала, звала. Звала. Сутки прошли, как он не вернулся, один день и одна ночь, о, ей не забыть тот день и ту ночь, но она знала: он еще жив.
Андреас, Андреас…
Когда она сдалась, она стала вдовой.
Оттого что сдалась. Вернувшись в комнату, она смотрела в окно на развороченный снег вокруг дома, уже почти стемнело, а завтра — завтра слишком поздно. Марта не плакала, у нее сил не было плакать, она хотела, старалась умереть, стоя перед окном и глядя на искореженные сугробы. Оттого что она сдалась? Она? Но от нее осталась лишь порожняя оболочка без содержимого.
Зима стерла следы причиненного ею опустошения, припорошила метины от ее рук и тела свежим пушистым снегом, заровняла и пригладила. Марта осталась стоять перед окном, снег вошел в нее, был у нее внутри. Она не плакала. Четыре месяца простояла она перед окном — белый столбик из тонкого порошка, готовый рухнуть и рассыпаться, как только наступит оттепель. А оттепель все не приходила. Надо было ждать. Ждать.
И пока она ждала, мысли низались кругами, сжимались вокруг нее холодными железными ободьями, давили, все те же неизбывные мысли. Четыре месяца была она вдовой, так и не приняв своего вдовства. И разве могло быть иначе, ведь ей еще предстояло вновь увидеть его. Андреаса. Ведь ей еще предстояло увидеть его, когда наступит оттепель и снег разольется рекой и покажет, где она не искала, где ей надо было искать. Как близко, как ужасающе близко был он от нее, когда она его не нашла, быть может, оставалось сделать лишь шаг в сторону, быть может, всего один метр отделял его от места, где она буравила руками глубокий снег.
Как он примет ее теперь? С каким лицом встретит он ее взгляд? О, сколько можно было лежать под снегом, и оставаться в сознании, и жить, помнить и ждать? Сколько можно ждать человека, который сдался? Он дошел до хлева, она видела, что он там был. Уже потом, возвращаясь, он сбился с пути, потерял дорогу к дому. Марта знает: именно так все было. Уже возвращаясь, он сбился с пути, потерял дорогу к собственной жизни. В десяти шагах от двери…
Коровы, сказал он, когда она попросила его остаться, не ходить. Коровы. В самом тоне, каким он это произнес, содержался ответ на ее единственную робкую попытку не пустить его — он свою скотину не оставит, неужели она не знает его? И он с задорным удивлением взглянул на свою хрупкую, пугливую жену. Не думает же она, что нужно совсем забросить бедных животных из-за того, что насыпало чуточку снега? В дверях он обернулся, кивнул ей с улыбкой, и Марта осталась одна,
Ждать. Надо было ждать. В десяти шагах все тонуло, растворяясь в снежном вихре, — они оба знали об этом, и она и Андреас. Но ничто, никакие доводы не способны были удержать его, заставить отказаться от своих замыслов. В этом она убедилась за четырнадцать лет, прожитых с Андреасом, — четырнадцать счастливых лет в непрестанном страхе, что долго так не может продолжаться. Что с ним что-нибудь случится.
Андреас прекрасно понимал, что может случиться, но полагался на свою волю, верил, что осуществит задуманное наперекор всему. Поэтому он и в хлеву не захотел остаться.
Стоя в комнате у окна, Марта старалась сосредоточить мысли на этом одном: чтобы он остался в хлеву, пока не уляжется метель. Она напрягала всю свою волю, силясь передать эти мысли ему, пока не поняла, подсознательно не ощутила, что все напрасно. Она слишком хорошо его знала. Он все равно пойдет обратно домой, чтобы не напугать ее, как будто она и так уже не была напугана до предела. Он непременно захочет вернуться, чтобы она, чего доброго, не отважилась пуститься на поиски. Они слишком хорошо знали друг друга, и она не сумела достаточно сконцентрировать свою волю, потому что не верила по-настоящему, что из этого что-нибудь получится.
Она могла сколько угодно проклинать свое отчаяние, но не в силах была от него избавиться, и у нее было такое чувство, будто это она, ее собственный страх, снова толкнул его навстречу бурану, будто это из-за нее потерял он дорогу, из-за ее опасений, что он может заблудиться. Это ее страх сбил его с толку, лишил обычного умения ориентироваться — и удача изменила ему.
Но он обязательно должен был закопаться в снег, заметив, что прошел мимо. С ним уже однажды так было, и все обошлось благополучно. Где-нибудь в снегу Андреас должен был вырыть углубление и улечься спать, свернувшись калачиком, как собака. Где-нибудь под снегом, неподалеку от домашнего очага он уснул навек, покинув ее и детей. Ионну и Нильса. Она не сумела его найти. Она не нашла его. Вот наступит оттепель… Всю зиму мысли ее останавливались, дойдя до этой точки. Она вновь увидит его, и лишь тогда его смерть станет для нее явью, а до тех пор надо ждать. Ждать. Бездна так близко, что можно до нее дотянуться.
Ну а потом, после того, как она его увидит, что тогда? Потом, когда это будет позади и она станет вдовой? Вдовой?
Умом Марта понимала, что у нее нет больше мужа, что никогда уже Андреас не будет ходить, или стоять, или лежать рядом с ней, но сердцем она не могла этого принять. Оттепель — вот рубеж, дальше которого не шли ее мысли. Ничто в мире не существовало, кроме снега и ожидания весны. Она даже горя не чувствовала, для нее не настало еще время горевать, она не чувствовала ничего, ибо внутри у нее был снег, один лишь снег, все остальное умерло, когда ей пришлось сдаться. Андреас все еще там. И уже вот-вот пробьет час выйти и встретиться с ним.
У нее за спиной беззвучно дышат Нильс и Ионна. В сознании Марты мелькает мысль о детях. Как же с ними? А как с ней самой? Но они-то живые, она видела, как они ходят от дома к хлеву и обратно, быстро, тесно прижавшись друг к другу. Они живые, и им страшно. Как же с Нильсом и Ионной?.. С крыши катятся капли.
Но нет, Нильс и Ионна — это все не то, она и Андреас — вот что главное, от этого никуда не деться, с этим надо как-то разобраться, кончить. Ведь у нее всегда было предчувствие, что у них с Андреасом все слишком хорошо, чтобы долго продолжаться, что это скоро оборвется, разве не так? Или она просто боялась? И не это ли тайное сознание виною тому, что, когда надо было действовать, у нее опустились руки и она сдалась? Потому что в глубине души считала, что все равно ничего не поправишь?