Современная датская новелла
Шрифт:
— Ты же ее собственноручно зверю в пасть отправил. Да я бы с этим борзописцем наедине не то что жену — бабку свою престарелую на две минуты оставить не решился!
— Наедине, — спокойно пожал я плечами. — Тут-то, слава богу, полно народу.
— Между прочим, они с четверть часа в саду пропадают, или где уж они там. А этот за четверть часа столько может успеть, что тебе и не снилось, поверь мне!
— Да ну, — отмахнулся я, — моя жена не из тех, кого голыми руками возьмешь. К тому же это совсем не ее вкус.
— Дело твое, я только потому говорю, что меня зло разбирает: ты же знаешь, я к твоей жене сам малость неравнодушен.
Я
— Ах, это вы пришли, где это вы столько пропадали?
Обернувшись, я увидел свою жену и журналиста, они только что вошли в комнату и теперь усаживались за стол рядом с другими гостями. Я принялся внимательно разглядывать лицо жены: щеки что-то уж очень румяные, и глаза, пожалуй, чересчур блестят, да и губы вроде бы пухлей обычного, а? Все так, но я должен был себе признаться, что она и раньше всегда так выглядела после долгого веселья в шумной компании с вином и танцами. И посему я решил, что не буду пока ничего предпринимать, а подожду до завтрашнего утра.
Хотя мы поздно легли и я знал, что на следующий день мне рано вставать, я никак не мог заснуть. Ворочался с боку на бок и представлял себе во всех подробностях, что могло произойти за то время, пока я посвящал свою компаньонку в тайны восточного мистицизма. По временам начинал прислушиваться к глубокому, ровному дыханию жены, но с ней не бывает, чтобы она во сне говорила, так что я был целиком предоставлен собственной фантазии. Четверть часа это продолжалось, ну, допустим, даже двадцать минут, — срок, в общем-то не вызывающий особых опасений, но этакий прожженный сердцеед и развратник чего не ухитрится успеть за двадцать минут, если я за то же самое время чуть ли не обратил свою даму в таоизм. И что меня больше всего мучило: как у меня повернется язык упрекнуть жену, если я, можно сказать, самолично вверил ее попечению этого чудовища?
Наутро жена, проспав всего четыре часа, выглядела свежей и бодрой, а я препогано себя чувствовал и кофе пил буквально через силу.
— Ну что, понравилось тебе вчера?
— Ой, ты знаешь, даже очень, — защебетала она. — Я просто не помню, когда мне еще было так хорошо в гостях.
По-видимому, в этот момент все и произошло. Я почувствовал, как у меня в голове будто что-то лопнуло, но, продолжая сидеть совершенно спокойно, заставил себя выпить еще глоток кофе и лишь после этого нейтральным голосом начал:
— Кстати, я хотел у тебя спросить…
— Сейчас я приду, дружочек, там еще осталось немножко кофе, нам с тобой после вчерашнего очень не мешает как следует подкрепиться, верно?
Она сходила на кухню за кофейником.
— Ну а ты, тебе тоже вчера понравилось? — спросила она, подливая мне в чашку кофе.
Я приподнял голову, перед тем тяжело покоившуюся на моих руках, и в это мгновение она на меня взглянула.
— Что это? — испуганно вскрикнула она.
— О чем ты?
— Ты что, нервничаешь?
— Да на что ты там смотришь?
Я потрогал себе лоб, щеки, попытался поймать свое отражение в ее испуганных глазах.
Прямо под правым глазом через равные промежутки времени длительностью примерно в десять секунд возникала отчетливая вибрация, которая, подобно миниатюрной молнии, прорезывала всю верхнюю часть щеки и исчезала бесследно и так же внезапно, как появлялась.
— У тебя же тик! — воскликнула жена и кинулась ко мне. Обежав вокруг стола, она склонилась надо мной, любовно притянула к себе мою голову и поцеловала в пораженное место.
— Зачем так нервничать, родной мой, это все потому, что ты переутомляешься, разве можно столько на себя взваливать! О чем ты хотел меня спросить?
— Да так просто, ни о чем, — сказал я. Я был рад, горд, взволнован! Месяцы труда, раздумий и надежд не пропали даром, мои усилия увенчались успехом.
Жена тут же позвонила на работу и объявила моему шефу, что у меня страшно расшатались нервы, совершенно очевидно, по причине тяжелого переутомления — вы же знаете, как добросовестно мой муж относится к своей работе, надо прямо сказать, слишком добросовестно, если учесть, какую должность и какие полномочия предоставляет ему фирма, не говоря уже о жалованье, — и что мне необходим отпуск по крайней мере на три дня, иначе дело может кончиться полным психическим расстройством.
Надо ли говорить, что с тех пор мы зажили счастливо? Все меня уважают, проявляют заботу и внимание, а это укрепляет мою уверенность в себе, так что я теперь чувствую себя гораздо свободней в разговоре и в обращении. К моим словам прислушиваются, с ними считаются, пользуясь показаниями кожного манометра, следят за моим расположением духа, вычисляют интервалы между мелькающими подергиваниями и, исходя из полученных данных, решают, как себя дальше вести. Жена меня боготворит и не заставляет вскакивать с постели ни свет ни заря, а дает подольше поспать. Мне прибавили жалованья, повысили меня в должности, правда, я стал начальником и в силу этого должен принимать самостоятельные решения, а это лишняя нервотрепка, но так как опять же в силу этого я могу поддерживать свой тик в состоянии боевой готовности, то я не жалуюсь или, во всяком случае, только на словах.
Но… Потому что есть-таки одно «но». Вначале все было просто, я мог пускать в ход свои нервозные подергивания, когда мне было удобно или выгодно, — стоило только мысленно вернуться к вопросу о том, что же все-таки произошло за те двадцать минут. Жену я, понятно, так и не спросил, надо бы еще, не рубить же мне сук, на котором я так удобно сижу. Но постепенно дело осложняется, промежутки между приступами тика угрожающе растут. Пока это еще не вызвало каких-либо изменений в моем положении, в фирме я добился такого признания на своем новом посту, что кажется просто невероятным, чтобы меня могли сместить, а жена по-прежнему ревностно печется о моем благе, хотя, надо сказать, ее заботливость уже утратила характер истерического самопожертвования. Но что будет дальше? Тут та же история, что со спиртом или наркотиками: привыкаешь — и надо все время увеличивать дозу, чтобы достичь желаемого эффекта. Ну хорошо, сейчас мысль о том, чтобы опять оставить жену наедине с распутным журналистом, еще может повысить частоту моих тиковых подергиваний, но ведь мне всего тридцать с небольшим, так к каким же средствам придется прибегать через десять лет? К тому времени эта мысль, скорей всего, давно перестанет меня возбуждать.