Современная ирландская новелла

Мэккин Уолтер

И вдруг, всем на удивление, Исчадие ушла в монастырь, где игуменьей была ее тетка. Мэй присутствовала на пострижении, и маленькая монастырская часовня до глубины души поразила ее сочетанием благообразия и бедности. Ей казалось, что в большом соборе с хором и гудящим органом церемония не была бы такой гнетущей, как в этой бывшей гостиной, где монахини, стоя на коленях у стен, подвывали, словно плакальщицы. Исчадие распростерли на ступенях алтаря и осыпали розами, как покойницу, а потом старая монахиня большими ножницами обрезала ее длинные черные волосы. Они упали с головы Тесси и остались лежать, тоже как мертвые. Мэй затаив дыхание взглянула на Джо, который стоял рядом на коленях. Он закрыл лицо руками, но по тому, как вздрагивали

его плечи, она поняла, что он плачет. И она заплакала тоже.

Целую неделю Мэй не могла без ужаса вспомнить о пострижении и решила, что лучше держаться подальше от этого странного семейства. Но стоило ей провести неделю с родителями, как ее еще больше потянуло к Коркери.

— Ну что, Мэй, натерпелась страху? — спросила средняя сестра, Рози, ехидно улыбаясь. — Меня они напугали до смерти, мерзавцы! Нет уж, все эти de ргоfundis [23] не для меня. Я-то сама пойду лучше к обычным миссионерам.

Так Мэй узнала, что Рози тоже намерена посвятить себя богу. В том же году она постриглась в монахини, но не в родном городе, а в Риме, и, как небрежно сообщала домой, «время проводит что надо».

23

Начало погребального псалма «Из глубины взываю…» (лат.)

Да, удивительное это было семейство, и настоятель вел себя так же чудно, как все остальные. В следующее за постригом воскресенье, когда Мэй обедала у них, он вдруг схватил ее за плечо, будто хотел стащить с нее платье, и так криво усмехнулся, что любой здравомыслящий человек принял бы его за сексуального маньяка, а между тем Мэй знала, что днем и ночью он думает только об одном: как бы подложить свинью епископу, кеторый, по — видимому, был самым заклятым врагом церкви после Нерона. Епископ принадлежал к доминиканцам, и настоятель утверждал, что монаху место в монастыре.

— Это же бандит! — провозглашал он с таким недоуменным, скорбным видом, что тронул бы любого, только не членов своего семейства, — Да будет тебе, Мик, — безмятежно говорила миссис Коркери. Она давно привыкла к его нападкам на епископа.

— Прости, пожалуйста, Джозефина, — по всей фор ме приносил извинения настоятель, но они не становились от этого убедительнее, — зтот человек настоящий бандит. И более того, бандит чудовищный. Я не осуждаю ни тебя, Тим, ни твой орден, — продолжал он, глядя на племянника поверх очков, — но монахам нечего вмешиваться в дела церковные. Пусть себе твердят свои молитвы, вот мое мнение.

— Интересно, каким бы стал мир без монахов, — заметил Джо.

Джо и сам собирался стать священником, а не монахом, но ему не хотелось, чтобы его напористому дядюшке победа досталась слишком легкой ценой.

— Их влияние на церковь всегда было пагубным! — гремел настоятель, доставая портсигар. — Всегда или почти всегда! А этот человек воображает, будто знает все на свете.

— Может, так оно и есть, — сказал Джо.

— Может быть! — отвечал настоятель, который, как старый бык на арене, не спускал ни одного укола. — Но мало того! Он всюду сует нос и при этом играет на публику, да еще норовит наделать побольше шуму. «Мне не нравится макет этой церкви», «Уберите эту статую», «Эта картина неблагопристойна». Полагаю, Джо, даже ты не так самоуверен. Видит бог, Джозефина, предложи ему кто-нибудь проверять покрой панталон у школьниц, он и за это возьмется.

А когда все покатились со смеху, настоятель вскинул голову и сурово сказал:

— Я не шучу.

Младший брат, Питер, никогда не вмешивался в семейные споры о епископе, монашеских орденах или о будущем церкви. Он был вне этой игры. Питер набирался опыта в отцовской фирме, и с годами ему предстояло стать ее владельцем или совладельцем. В ирландских семьях кому-то из братьев всегда

приходится взваливать на свои плечи заботу о доме. По чистой случайности у Коркери такая доля выпала Питеру — младшему сыну. Он был любимцем матери, и это решило дело. Даже в ту пору, когда Питер не задумывался над будущим, поскольку думать еще не умел, он все-таки сознавал, что ему нельзя ничем увлекаться слишком серьезно, ведь матери на старости лет надо на кого-нибудь опереться. Если он и женится, его жена должна прийтись матери по нраву. Из всех детей Коркери Питер был самый невзрачный, но, несмотря на свою обезьянью физиономию, казался, пожалуй, столь же привлекательным, как похожий на киногероя отец Тим или пылкий и мужественный аскет Джо. Выпирающие скулы Питера поросли жидкими пучками волос, он был нетороплив, наблюдателен, добродушен и склонен к ленивой язвительности, которая часто производила не меньшее впечатление, чем бурные вспышки гнева старших братьев и сестер.

Мэй видела, какая роль ему отведена, и гадала, не сможет ли она прийтись по душе миссис Коркери.

После Рози настал черед Джо — он принял сан через год, а потом и Шейла поступила как положено, во всяком случае с точки зрения семейства Коркери, — пошла в монастырь, тот же самый, что и Тесси.

Коркери были поразительной семьей, и Мэй никак не могла понять, чем они ее так привлекают. С одной стороны, конечно, — и это она скорее чувствовала, чем понимала, — ее тянуло к ним, как всякого единственного ребенка тянет к большой семье, — там всегда есть с кем поиграть. Но с другой стороны, семейство Коркери было чем-то сродни актерским семьям — соприкасаясь с ними, начинаешь ощущать, что и тебе передается богатство их воображения. В каком-то смысле Коркери всегда чувствовали себя на сцене.

Мэй сознавала, что и Питером она увлеклась лишь оттого, что влюблена во всю семью и жаждет стать ее членом. Вот почему, когда братья и сестры Коркери поддразнивали ее Питером, ей казалось, будто они тоже понимают это и готовы считать ее своей. Но она ясно видела, что у нее вряд ли есть надежда выйти когда-нибудь за Питера, поскольку тот ею не интересовался. Когда можно было прогуляться с ней, он предпочитал гулять со своим приятелем Миком Макдональдом, и, если они вдвоем возвращались домой и заставали там Мэй, Питер обходился с ней, как с приятной, но малознакомой гостьей. Он всегда был вежлив, всегда почтителен, не то что Тим или Джо, которые не делали разницы между Мэй и своими сестрами — могли шлепнуть или отпихнуть ее, как им в голову взбредет.

Мэй была девушка серьезная, она читала книги по современной психологии и понимала, что в мужья Пи тер не годится по тем же причинам, по каким не может посвятить себя церкви. Просто удивительно, до чего точно пишут об этом в книгах. Мать была кумиром Питера, и он ухаживал за ней так, как никогда не ухаживал за Мэй. Совершенно ясно, что ни одной женщине не удастся вытеснить мать из его сердца. Следовало признать (а Мэй относилась ко всему с крайней серьезностью и старалась называть вещи своими именами), что Питер типичный гомосексуалист, вернее, как пояснялось в книгах, «гомосексуалист непроявленный».

Но других молодых людей влекло к ней, и ее обижала неизменная учтивость Питера. Правда, когда Мэй тянуло пофилософствовать, она говорила себе, что, вероятно, он ничего не может с собой поделать, во всем виновата природа, вот почему он и не способен скрыть свое мальчишеское преклонение перед Миком Макдональдом. Тем не менее Мэй находила, что природа поступает довольно несправедливо, не оставляя ей никакого интереса в жизни, ведь ей нравится только один молодой человек, да и тот педик. Так прошло года два, и мысли Мэй все чаще обращались к уединенному монастырю, где тихо и спокойно жили Шейла и Тесси, проводя дни в молитвах и размышлениях. Время от времени она туманно намекала, что тоже подумывает, не стать ли ей монахиней, но каждый раз это приводило к ссоре с отцом.