Современная ирландская новелла

Мэккин Уолтер

— Что ты, мама! — ахнула Мэй и от удивления перестала рыдать.

— А разве я не права? — спросила мать и выпрямилась во весь рост.

— Права, конечно, права, — ответила Мэй, снова заливаясь слезами. — Просто я такая дура, что мне это и в голову не приходило. Конечно! Она сделала это ради меня.

— И ради своего сына, — добавила миссис Макмагон. — Если он хоть немножко похож на свою мать, я буду гордиться таким зятем.

Она бросила взгляд на мужа и увидела, что добилась нужного впечатления и может спокойно наслаждаться своим виски.

— Конечно, кое с чем у нас будут сложности, — продолжала она миролюбиво. —

Не можем же мы объявить в газете: «М — р Питер Коркери — сын сестры Розины, монахини ордена Цветка», так, кажется, зовут теперь бедную женщину? Пожалуй, нам вообще придется обойтись без объявления в газетах. Ну что ж, я всегда говорю, нет худа без добра. У скромной свадьбы свои преимущества… Надеюсь, ты вела себя с ним ласково, Мэй? — спросила она.

Только тут Мэй вспомнила, что вела себя с Питером совсем не ласково, да еще наговорила таких слов, которые ужаснули бы ее мать. Впрочем, это не имело значения. Они с Питером добрались вместе до цели, да еще такими удивительными путями.

Мэри Лэвин

СЧАСТЛИВАЯ ПАРА (Перевод А. Ставиской)

Танцующих было море, но его она заметила сразу. Рывком притягивая и отпуская партнершу, он дергался, но не тонул — голова его все время торчала на поверхности. Его не захлестнуло и в финальном па, когда подолы платьев слились в сплошную пену, бело — розовую, как шиповник. Не засосало даже тогда, когда прожекторы высветили поток хлынувших вверх пылинок, в котором скрипачи, будто в последние минуты перед катастрофой, отчаянным движением вскинули скрипки. Она, конечно, видела его и раньше. И знала, как зовут: Эндрю Гилл, новый староста студенческого юридического общества, этот пост автоматически делал его распорядителем бала. Он был высок, и все сразу видели висевшую у него через плечо ленту с эмблемой старосты. Обязательно ли ему носить остальные регалии, подумала она. Может, он и вправду тщеславен, как утверждали ее товарищи — студенты — первокурсники с юридического факультета. Сама-то она была уверена, что он надел их, чтобы придать торжественность балу.

Он, безусловно, с полной серьезностью относился к своим обязанностям распорядителя — беседовал с гостями, как любезный хозяин танцевального вечера в частном доме. Казалось, он твердо решил сделать все, чтобы бал удался. Однако она видела, что ему это не доставляет удовольствия. И девушку он с собой не привел, и компании у него не было, и танцевал он только по долгу службы. Она все время следила за ним. А нет ли высокомерия в его уверенности, что все вокруг получают удовольствие от того, к чему сам он явно равно душен? Ей ведь это тоже, в общем, ни к чему. С гораздо большей охотой она сидела бы и занималась в Национальной библиотеке. Когда вечер окончился, она снова увидела его, теперь уже в вестибюле, и по тому, как он поднял воротник пальто, угадала желание не столько укрыться от непогоды, сколько отгородиться от окружающих, и тоже подняла воротник. Ведь и она испытывала такое же чувство. И едва удержалась, чтобы не улыбнуться ему. Это было бы совсем нелепо — никогда в жизни он не обратит на нее внимания.

Но когда на следующий вечер он вошел в читальный зал и, сев на единственное свободное место — как раз рядом с ней, — начал раскладывать свои записи, в его глазах промелькнула какая-то слабая искорка — словно он узнал ее.

Она тоже сделала вид, будто что-то смутно припоминает. И тут случилось невероятное — он улыбнулся ей и спросил:

— Ну, как вам понравился вчерашний вечер?

— Очень, — ответила она с жаром, вспомнив его старания устроить все как можно лучше. Но тут же устыдилась своего лицемерия. — Но вообще я не люблю таких развлечений, — добавила она.

Он удивился.

— А мне казалось, все девушки с ума сходят по танцам. — Ему принесли книги, но, прежде чем раскрыть их, он снова взглянул на нее. — Где я мог вас видеть? — спросил он.

— Очевидно, на вечере.

— Нет, где-то еще, — сухо сказал он. Затем погрузился в чтение и больше за весь вечер ни разу не заговорил с ней, не взглянул на нее. Только когда в десять часов прозвенел звонок, снова повернулся к ней.

— Вспомнил, где я вас видел: на Лисон — стрит. — Он был явно доволен тем, что наконец все встало на свои места.

— Вполне возможно. Вы, кажется, тоже там живете?

Она никак не ожидала, что ее вопрос вызовет у него такое раздражение.

— Нет, я живу в Килдере, — отрезал он и, собрав книги, вышел из зала.

«Вот и конец», — подумала она. Но ошиблась. Он ждал ее на лестнице и, как только она вышла, тотчас же возобновил прерванный разговор, будто продолжая обсуждать чрезвычайно важную проблему.

— Мне приходится проводить в Дублине пять дней в неделю, с понедельника по пятницу, но это совсем не то же самое, что жить здесь постоянно. Я просто не вынес бы этого. Ненавижу Дублин!

У нее перехватило дыхание от неожиданной страстной горечи его слов.

— Но ведь он такой красивый! — возразила она.

Они дошли до двери — в вечернем воздухе видневшиеся между каменных колонн небо, облака и деревья казались до того независимыми и свободными, что защемило сердце от их предательской красоты.

— А я люблю Дублин, — повторила она с жаром, сознавая, что сейчас хрустнет, как сучок, их едва завязавшееся знакомство. И, смутившись, добавила: — Ну что ж, всего хорошего.

Погрустнев, она вышла из ворот на улицу.

Но на следующий день они неожиданно столкнулись на Лисон — стрит. Он приподнял шляпу. Глядя на его неторопливую походку, трудно было поверить, что хорошая погода и солнце не доставляют ему радости.

— Добрый день, — сказал он сдержанно.

— Какая дивная погода! — ответила она.

— Да, сегодня не душно, — согласился он. Однако, бросив взгляд на уходящую вдаль улицу, сразу насупился.

Одна сторона улицы уже погрузилась в тень, но другая все еще была залита солнцем — его лучи били по оштукатуренным откосам окон и крашеным подоконникам, и те отражали их свет, добросовестно, но тускло, — так бегущая по клавишам рука пытается передать совершенство музыки, положенной на ноты.

Вид у него был мрачный.

— Вы, наверное, считаете эти старые дома чудом красоты. А по мне, они уродливы — пора их на слом.

Он был настроен воинственно, но все же ей было лестно, что он помнит их короткий разговор накануне.

— Не понимаю, как можно называть их уродливыми, — сказала она.

— Постойте, о чем мы говорим? О том, что снаружи, или о том, что внутри? Я-то все время имею в виду только то, что внутри. Знаете, часто я стою у собст венной двери с ключом в руках и страшусь открыть ее и очутиться среди этого убожества и мрака. Один запах чего стоит!