Современная новелла Китая
Шрифт:
Проходившая мимо пожилая проводница отодвинула девушку от вагона. Сянсюэ подняла корзину и отошла, не отрывая взгляда от пенала. Это, наверно, той девушки у окна, по виду студентки. Сянсюэ принялась барабанить по стеклу. Девушка обернулась, увидела корзину и виновато развела руками, даже не думая открывать окно. Что-то толкнуло Сянсюэ к дверям, она миг поколебалась — и ухватилась за поручни. Подбегая, она еще слегка сомневалась, но выходящий из вагона теплый и какой-то особенный поездной дух укрепил ее намерение, и она, вспомнив, как это делает «столичный говорун», легко вспрыгнула на подножку. Надо быстрей промчаться по вагону, быстрей обменять яйца на пенал. У нее с собой было много яиц, целых сорок штук, это, верно, и прибавило ей решимости.
И вот Сянсюэ в вагоне. Делает первый шаг,
Поезд равнодушно увозил девушку прочь, в один миг оставив Тайгоу позади. Следующая остановка называлась Сишанькоу — в тридцати ли от Тайгоу.
Тридцать ли — пустяк для поезда или автомобиля, поболтаешь о том о сем, и вот уже Сишанькоу. Село тут немало, а сошел лишь один пассажир — Сянсюэ. Уже без корзинки, которую она сунула под скамейку, где сидела студентка.
Когда в вагоне раскрасневшаяся Сянсюэ сказала ей, что хочет выменять пенал на яйца, та почему-то тоже покраснела. И стала совать Сянсюэ пенал просто так, бормоча, что живет в общежитии, питается в столовой, куда ей яйца? Боясь, что Сянсюэ не поверит, тыкала пальцем в нагрудный знак — «Металлургический институт». Сянсюэ решила, что девушка смеется над ней, неужели у нее нет дома, только институт? Вертела в руках пенал, соображая, как поступить. Пусть бедна Тайгоу, она все равно никогда не возьмет чужую вещь за так. И в те несколько секунд, когда поезд, вздрогнув, остановился, Сянсюэ решительно запихнула корзину под скамейку и убежала.
Еще в вагоне пассажиры советовали ей провести ночь в Сишанькоу, а утром вернуться домой. «Столичный говорун» участливо сообщил, что на этой станции живут родственники жены. Сянсюэ никогда не ночевала у чужих и уж тем более не собиралась разыскивать чьих-то родственников, от слов «столичного говоруна» ей стало даже обидно — за Фэнцзяо, за Тайгоу. Она мечтала только об одном — скорей обратно, чтобы завтра гордо пойти в школу, гордо расстегнуть ранец и выложить его на парту. Этим, в поезде, не понять, как растерялась она, точно перепуганный зайчишка, когда паровоз загудел, и тем более не понять, на что способны эти девушки, оказавшись один на один с высокими горами да черной ночью.
Поезд исчез, оставив ее посреди пустого пространства. Налетел ледяной ветер, словно собираясь подхватить и унести тоненькую фигурку. Косынка соскользнула, на плечи, она завязала ее потуже и, съежившись, опустилась на рельсы. В жизни Сянсюэ обуревали всевозможные страхи: в детстве боялась волос и, если мокрый волосок прилипал к лицу, немедленно принималась плакать; выросла, стала бояться выходить одна во двор вечерами, боялась волосатых гусениц, щекотки (ох, как любила пользоваться этим Фэнцзяо). А сейчас ей было страшно в этом чужом Сишанькоу, среди окружавших ее мрачных горных громад, страшно в безмолвии, от которого трепетало сердце, а когда порыв ветра пробегал по ближней рощице, ее пугал шелест деревьев. Сколько рощ, больших и малых, придется ей миновать на этом возвратном пути в тридцать ли!
Выкатился диск луны, осветил безмолвное ущелье, чуть белеющую тропку, жухлую осеннюю траву, корявые стволы и купы терновника, причудливые камни, и шеренги деревьев по склонам да пригоркам, и еще эту коробочку, сверкнувшую в руке Сянсюэ.
Только теперь она вспомнила о пенале и поднесла его к глазам. Что же это я, подумала Сянсюэ, так и не разглядела его в поезде? При ясной луне увидела, что на бледно-зеленой крышке расцвели два беленьких «конских копытца». Бережно открыла, легонько, как это делала соседка по парте, хлопнула по крышке, и та со щелчком закрылась, плотно-плотно. Снова открыла пенал, и ей захотелось сейчас же положить туда что-нибудь. Нашарила в кармане маленькую баночку крема и опять щелкнула крышкой. Мой пенал, в самом деле мой! — только сейчас
Она поднялась довольная, ветер, казалось, помягчел. И луна, вдруг увидела Сянсюэ, такая яркая. Облитые ее лучами, горы вздымались, как большие святые материнские груди; листья ореховых деревьев, сметаемые осенним ветром, сворачивались в золотистые колокольцы и подрагивали на ветру — она впервые услышала шелест их ночной песни. Страх прошел, и — вперед, вперед — запрыгала она по шпалам. Вот, оказывается, какие вы, горы! Вот, оказывается, какая ты, луна! Вот, оказывается, какие вы, ореховые деревья! Сянсюэ шагала, словно впервые узнавая ущелье, взрастившее ее. А что же Тайгоу? Незаметно она ускорила шаг. Она спешила к Тайгоу, будто предчувствуя, что та поразит ее своей новизной. Ее деревня непременно станет другой: и тогда тайгоуским девушкам не придется ничего выпрашивать и отвечать на издевательские вопросы. Красивые парни сойдут с поезда, чтобы посвататься к ним, и поезда будут стоять долго, три, четыре, а то и восемь, десять минут. Все окна в них распахнутся навстречу Тайгоу, и любой с удовольствием выйдет из вагона.
А что произошло сегодняшним вечером в Тайгоу? Ах, да, поезд увез Сянсюэ, отчего же теперь она вспоминает об этом так легко, будто об игре? Сорока яиц нет как нет, что скажет мать? А отец только и ждет, когда кто-нибудь в деревне женится, выйдет замуж. Вот тогда-то и пойдет для него работенка, он оголит бронзовую спину и, не разбирая дня и ночи, начнет плотничать комоды, сундуки, кухонную утварь, чтобы заработать на учебу Сянсюэ. Девушка даже остановилась, подумав об этом, вроде потускнела луна, шпал под ногами не различить. Что она скажет дома? Окинула взглядом горы, те молчали; посмотрела на ближние тополя — тополя шуршали и не собирались советовать, как же ей быть. А что там за журчание? Это бурливый ручеек в метре от насыпи. Спустилась к нему, присела на корточки. И вспомнила, как в детстве они с Фэнцзяо однажды стирали на берегу реки и увидели старика, предлагавшего кунжутные конфеты. Фэнцзяо посоветовала Сянсюэ выменять несколько штук на старую нижнюю рубашку и еще научила сказать матери, что-де упустила — и рубашку унесло течением. Так хотелось конфет, но Сянсюэ не решилась на обмен. А старик, она запомнила, доверчиво прождал ее полдня. И что ей такие пустяки вспоминаются? А может, сейчас обмануть мать? Ведь кунжутные конфеты ни в какое сравнение с пеналом не идут. Скажет, что это волшебная шкатулка, исполняет любые желания хозяина: хочешь — в университет поступишь, хочешь — в поезде уедешь, все получишь, что пожелаешь, и никто больше не станет выпытывать, сколько раз в день ты ешь. Мать поверит — Сянсюэ никогда не обманывала.
Громче запел ручеек, сталкиваясь с рассыпанными в воде камешками и взлетая вверх крошечными брызгами. Пора, Сянсюэ зачерпнула воды, умылась и влажными руками пригладила растрепавшиеся на ветру волосы. Ох, холодна вода, но она вернула бодрость духа. Простившись с ручейком, девушка вновь зашагала по нескончаемым рельсам.
Что там еще впереди? Туннель, точно черное око горы. Сянсюэ замедлила шаг, но вспомнила о пенале за пазухой, представила пораженные взгляды одноклассников — словно вспышками, озарялся ими туннель — и не отступила. Нагнулась за сухой былинкой, вплела в косичку. Мама говорила, так «отгоняют нечистую силу». И побежала сквозь туннель. Помчалась, если точней.
Разгорячившись, Сянсюэ сбросила косынку, обмотала ее вокруг шеи. Сколько она уже бежит? Кто знает. Затрещали, заверещали в траве сверчки — «ткачи» да кузнечики — «масляные тыковки», приведя Сянсюэ в чувство. Где же Тайгоу? Она подняла глаза и увидела впереди на рельсах какие-то черные точки. Движутся ей навстречу. Это люди бегут к ней. Впереди Фэнцзяо, за ней все подружки.
Надо бы прибавить шагу, но почему так отяжелели ноги? Сянсюэ обернулась на убегающие назад, прямые, как кисть, рельсы — в их бледном подлунном свечении холодно запечатлелся ее путь. Вдруг сжалось сердце, и она расплакалась — слезами радости, слезами удовлетворения. Вытерла тыльной стороной ладони глаза, выдернула из косы травинку и побежала навстречу подругам, высоко подняв пенал.