Современная семья

Флатланд Хельга

К моему стыду, меня мало заботят проблемы окружающей среды. Из чувства долга я сортирую мусор, но не верю, будто на ситуацию хоть как-то повлияет то, что меньшинство норвежских домохозяйств со средним достатком осознанно распределяет пищевые отходы и пластик по зеленым и синим пакетам соответственно — а может, наоборот, — особенно после командировки в Азию, где приходилось пробираться между огромными горами мусора, сваленными вдоль улиц в Катманду или Нью-Дели. Я никогда не высказываю этого вслух и, естественно, продолжаю сортировать отходы; само собой разумеется, даже скромная помощь не бывает лишней. Но этой осенью кажется, что погода подчеркивает необратимость тревожных изменений: все идет не так, и ничто не поможет.

Все лето я молчаливо надеялась, что осень принесет собой порядок и

хаос, царивший весной и летом, будет вынужден уступить повседневным занятиям и привычному укладу. И вот вместо этого вышло солнце, вскоре стало можно купаться, а потом меня накрыло ощущение того, что все рассыпается и этого уже не собрать.

Мы с Олафом и детьми провели больше трех недель летних каникул в Лиллесанне. И впервые показалось, что это слишком долго и лето никогда не кончится. Мы были вчетвером все время, раньше такого не случалось, и к концу каникул я поняла, что мы никогда до этого раза не оставались одни на три недели подряд и что мы — Агнар, Хедда, Олаф и я как единое целое, семья — полностью зависим от взгляда остальных, их вмешательства и вклада в нашу жизнь, это и позволяет нам нормально функционировать, функционировать вообще.

На третью неделю собирались приехать Эллен с Сименом, но вместо этого они улетели в Хорватию, чтобы поймать лето, как мне написала Эллен в сообщении за два дня до того, как они должны были прибыть. Они служили нашим спасательным кругом, позволявшим мне не уступить отчаянию, которое охватывало меня в слишком тесном кругу моей маленькой семьи. Я давала выход этому чувству только во время длинных пробежек вокруг острова.

Агнар не хотел заниматься ничем, все каникулы он пролежал в домике, играя на старой приставке Хокона. Он стал раздражительным и прыщавым и отказывался наносить крем, который я купила ему от сильнейших воспалений, покрывших его лицо и спину. Это выводило меня из себя. «Ты будешь наконец пользоваться кремом?! Утром и вечером!» — закричала я на исходе второй недели, когда получила сообщение от Эллен. Было дождливое утро, и мы все сидели в домике, то и дело натыкаясь друг на друга и не зная, чем заняться. Не понимаю, откуда во мне возникла такая злость, его прыщики внезапно стали для меня невыносимыми. «Ты совсем ненормальная!» — закричал в ответ Агнар. «Нет, ненормальный здесь только ты, если тебе нравится так выглядеть», — выпалила я, захлебываясь растущим осознанием того, что я сейчас сказала неуверенному в себе четырнадцатилетнему сыну. Олаф демонстративно хлопнул входной дверью, уведя Хедду смотреть на крабов на побережье, а я бегала по острову, страдая от угрызений совести и обещая себе собраться и не портить детям каникулы, они ведь не виноваты в том, что идет дождь и что к нам никто не приедет. Но я точно так же вышла из себя на следующий день, когда Хедда захотела пойти на улицу в новых кедах вместо резиновых сапог, а Олаф разрешил, чтобы та сама узнала, что значит промочить ноги и насколько это неприятно. «Эти кеды стоили четыреста крон!» — закричала я на Олафа в присутствии Хедды и Агиара и стукнула кулаком по стене, нарушив правило никогда не ссориться перед детьми приблизительно в пятидесятый раз за две недели. Я побежала за Хеддой, которая выскочила под дождь, подхватила ее и внесла в дом. Она вопила и вырывалась из моих рук, сбрасывая обувь, а потом снова выбежала наружу в одних носках. «Ты этого добивался?!» — крикнула я Олафу.

И только под конец, когда все знали, что осталось три-четыре дня до отъезда, настроение изменилось. Агнар вдруг собрался пойти на рыбалку — раньше он всегда ходил с папой; Олаф принес мне кофе в постель, а Хедда перестала ныть и капризничать. «Как хорошо, что именно это и запоминается об отпуске или каком-нибудь событии, — говорила я Олафу по дороге домой. — Среднее из лучших впечатлений и последнее, что произошло». Я где-то читала об этом, но не могла вспомнить, пока Олаф не возразил, что теория памяти Канема-на, возможно, не вполне применима к семейным каникулам в Лиллесанне.

Однажды я случайно столкнулась с Хоконом, возвращаясь домой после работы. Я заглянула в магазин техники на площади Карла Бернера, чтобы купить привод для стиральной машины, старый сломался, когда

Олаф накануне затолкал в машину гору постельного белья и полотенец. Он заявил потом, что это я виновата, потому что оставила внутри выстиранное белье на целую неделю, которое даже покрылось плесенью, и ему пришлось стирать все заново. Не то чтобы я была готова полностью принять вину, ведь именно он положил обратно влажные тяжелые простыни вместе со всей своей спортивной экипировкой, но ответила, что починю. Олаф казался почти разочарованным, когда я не стала с ним спорить; мы спорили и ссорились почти по любому поводу в последние недели, а может, даже месяцы. «Форма нужна мне к среде, у нас соревнования, — заявил Олаф. — Звони в ремонтную службу». — «Уже полдвенадцатого, Олаф, я завтра позвоню». — «Тогда он придет не раньше среды, это слишком поздно, сама понимаешь». — «Ты сам виноват, что откладываешь стирку до тех пор, пока не останется ничего чистого». — «Извини, но я каждую неделю стираю за всю семью, а единственный раз, когда за это взялась ты, ты умудрилась забыть белье в машине и испортить его». — «Да какого черта тебе от меня надо?!» — закричала я. «Я хочу, чтобы ты была внимательнее».

Невозможно одновременно испытывать чувство полного изнеможения и ярость, почти каждый вечер я попадаю в эту новую для меня ловушку. И как бы ни старалась ее избежать, все заканчивается одинаково. Вчера я попробовала уйти от ситуации и спора. «Не уходи посреди разговора, — остановил меня Олаф. — Ты знаешь, я этого не выношу, не надо устраивать такую драму из-за стиральной машины». Его несправедливость и непривычная уверенность в своей правоте заставили меня улыбнуться. «Я починю машину», — тихо сказала я, зная, что Олаф еще больше заводится, если я спокойна, когда он зол. И осторожно закрыла за собой дверь.

К счастью, он не пошел за мной, как случалось прежде. Напрягшись изо всех сил, я сумела вытащить машину на середину ванной комнаты. Некоторое время я стояла перед ней в растерянности, но потом сообразила, что можно снять заднюю стенку корпуса; найдя отвертку, аккуратно открутила все винты и сложила их в отдельный мешочек, так делал папа, когда показывал нам с Эллен, как заменить колесо автомобиля; затем сняла заднюю панель. Я ожидала увидеть хаос из непостижимых деталей, но все оказалось просто и логично: вал двигателя, приводной ремень, электромотор и барабан. Ремень лопнул пополам, я выловила его фрагменты со дна, положила их в карман халата и легла спать в комнате для гостей, оставив стиральную машину стоять разобранной до утра, когда Олаф пойдет в ванную.

Хокон выходит из овощной лавки в тот момент, когда я перехожу улицу на перекрестке. Мне вдруг приходит в голову, что я никогда раньше случайно не сталкивалась ни с ним, ни с Эллен. Он смотрит в телефон, а потом в сторону улицы Финнмарксга-та, наверное, высматривает автобус. Он не замечает меня, пока я не беру его за руку и не окликаю по имени. Я протягиваю руки, чтобы обнять его, но движение замирает где-то между нами, потому что Хокон не делает встречного жеста. Но он улыбается мне.

— Привет, — говорит он. — Ты как тут оказалась?

— Покупала привод для стиральной машины. Подходящий нашелся только у них, — отвечаю я, кивнув на пакет с логотипом магазина.

У Хокона потный лоб, он немного отрастил волосы, сбрил бороду и выглядит моложе, чем когда я видела его в последний раз. Не помню точно, может, это было в начале августа.

Он кивает, но не расспрашивает о приводе.

— А ты?

— Мне надо было купить овощей, иду на ужин к другу.

— К другу? — переспрашиваю я с улыбкой.

Я знаю почти всех друзей Хокона, во всяком случае по имени, и обычно он так их и называет, с кем бы он ни разговаривал.

— Ну да, к другу, — повторяет он. — А ты?

— Говорю же: покупала ремень для стиральной машины, Олаф вчера сломал ее.

Я ощущаю небольшой укол совести, но ощущение растворяется в вязкой атмосфере нашего отрывистого разговора.

— Давно тебя не видела, — полувопросительно добавляю я.

— Да, и я тебя давно не видел, — отвечает Хокон с легкой усмешкой. — Столько всего навалилось в последнее время.

Он поворачивает голову, и, проследив за его взглядом, я замечаю красный автобус, остановившийся на перекрестке с Хельгесенсгате.