Современная семья
Шрифт:
— Но все хорошо? — настойчиво и почти нетерпеливо спрашиваю я, глядя, как приближается автобус.
— В каком смысле?
— Ну, у тебя и вообще? Ты, кстати, разговаривал с Эллен?
— Как уже сказал, очень много дел. Но все хорошо, — отвечает Хокон, потирая ухо. — Как Агнар?
— Сейчас в основном злится, с ним нелегко.
— Ясно. Надо как-нибудь сходить с ним в кино или еще куда-то.
Автобус подъезжает к нашему перекрестку, и Хокон отворачивается от меня.
— Хорошо, что мы встретились, — говорю я и чувствую, как подступают слезы. — Может быть, заскочишь? Или давай сходим выпить пива — и Эллен возьмем?
— Да, само собой, так и сделаем, созвонимся, — отвечает Хокон, показывая на автобус. — Ну, мне надо бежать.
Я тоже иду в овощной магазин, выбираю и складываю в корзину турецкий йогурт, овощи и специи; мне хочется приготовить для Агнара курицу тикка масала, но, пока я стою в очереди в кассу, мне приходит в голову, что сейчас слишком жарко
Окрыленная своим триумфом над стиральной машиной, я набираю Эллен. Сразу попадаю на автоответчик, и моя решимость слабеет, когда раздается ее голос. Я не оставляю никакого сообщения, не зная, что сказать, почему я звоню. Мысль о том, что у меня должен быть повод для звонка, кажется непривычной. Раньше все происходило само собой, я звонила Эллен не задумываясь, по меньшей мере три раза в неделю — пока готовила ужин, по дороге с работы домой или в детский сад. Сейчас и не вспомню, о чем мы говорили, но теперь странно звонить ей, чтобы рассказать про стиральную машину или ссору с Олафом. Кажется, Эллен хочет что-то мне доказать, только вот непонятно, что именно, и при этой мысли мне становится очень тяжело.
В доме тихо, и на мгновение мною овладевает паника забыла забрать Хедду, — но я тут же вспоминаю, что она в гостях у подружки. Я выставляю будильник в телефоне, чтобы зайти за ней после окончания детской телепрограммы; полагаться на себя и собственную память я не могу; кажется, забываю все, что должна сделать и что делаю. Агнар должен был вернуться из школы еще час назад и не прислал сообщения об изменившихся планах, во всяком случае мне не написал, и я смирилась, больше не в силах пилить его. Я пыталась не очень решительно угрожать ему последствиями, хотя знаю, что не смогу исполнить свои угрозы, и Агнар понимает это не хуже меня и даже не спорит. А дня два назад он объявил мне, что договорился с Олафом и может делать все что угодно, если распределит свое время так, чтобы успевать выполнять домашние задания и другие обязанности. Я была не в состоянии начинать очередную дискуссию с Олафом, вновь погружаясь в лабиринт взаимных обвинений.
Я переодеваюсь для пробежки, но еще около получаса сижу на краю кровати, глядя в пол. Не могу заставить себя встать, пока не приходит сообщение от Олафа: он едет домой, по пути купит продукты.
Мы с Олафом приобрели дом в Сагене, когда родился Агнар. Выбирали между этим и другим домом в Экеберге, тот был дешевле и просторней, но Олаф считал, что лучше жить поближе к Тосену, к маме и папе. Представь себе, как удобно, что легко можно дойти пешком, особенно когда дети подрастут и смогут сами навещать их. Я была с ним согласна. Я сама выросла, считая дом дедушки и бабушки своим вторым домом. Какой свободной я себя чувствовала, самостоятельно отправляясь туда после школы, чтобы на целые сутки стать единственным ребенком, без Эллен и пищащего Хокона, которые оттягивают на себя все внимание. Кажется, бабушка с дедушкой были дома всегда, и к ним можно было прийти в любой момент — я помню только один случай, когда утром я позвонила бабушке и попросилась зайти к ним после школы и переночевать, а она ответила, что лучше в другой раз, потому что меня опередила двоюродная сестра. Хотя бабушка даже за три дня до своей смерти не перестала красить волосы в темный цвет, чем явно отличалась от седовласых бабушек в сказках, во всем остальном у меня были образцовые бабушка с дедушкой. Всегда дома, всегда само внимание и забота; на их камине толпились более или менее случайно собравшиеся тролли и ниссе, там же были и другие фигурки и рисунки пяти в разной степени одаренных внуков. Я впервые задумалась о бабушке с дедушкой как о самостоятельных личностях, только когда стала взрослой и у меня появились дети; до этого они просто выполняли определенную функцию в моей жизни, мне трудно было даже представить, что они делали то же самое и для Эллен, пока в речи на дедушкиных похоронах она не описала мое взросление, стремление обрести убежище в их доме и детские горести как свои собственные.
Кто знает, как будут воспринимать своих бабушку с дедушкой Агнар и Хедда, когда вырастут, какие образы останутся у них в памяти.
Я бегу в сторону дома родителей. Нет, ноги не несут меня туда сами, и я не внезапно прихожу в себя возле их дома, не понимая, как же я сюда попала, — так часто пишут в романах, и это меня раздражает. Нет, я двигаюсь целенаправленно, прекрасно осознавая, что мама сейчас с подругой на Сицилии. Она прислала снимок морского горизонта — такой можно было сделать где угодно, и стихотворение Тумаса Транстрёмера, смысл которого я даже не пытаюсь уловить. Мама часто присылает стихи, как правило с зашифрованным посланием между строк. Видимо, я не настолько восприимчива к искусству,
Я не бывала дома с тех пор, как мы вернулись из Италии. Открыв калитку и пройдя по дорожке к дому, почти с разочарованием отмечаю, что совсем не волнуюсь; можно подумать, будто была здесь только вчера. Я все еще не сняла ключ от этого дома со своей связки. Когда открываю входную дверь, раздается короткий писк сигнализации; очевидно, мама установила новую, более современную систему. Я набираю старый код, день рождения бабушки — 0405. На дисплее высвечивается: «Неверный код». Еще одна попытка. «Неверный код». В конце концов срабатывает сигнализация, пронзительный вой, который будит во мне знакомое, острое ощущение дискомфорта — в детстве я больше всего боялась случайно включить сигнализацию. Звук усиливается таким образом, чтобы вызвать стресс у потенциальных грабителей, парализовать их, как лосей парализует свет автомобильных фар. Наверное, охранная фирма сейчас начнет звонить маме, поэтому я стараюсь опередить их и звоню ей сама, нарушив мною же установленное правило, которого удавалось придерживаться на протяжении семи недель. Она не отвечает, тогда я пробую позвонить по номеру, указанному на стикере рядом с ящиком у входной двери, но пока набираю цифры, сигнализация затихает. Тут же приходит сообщение от мамы, отправленное одновременно Хокону, Эллен и мне: «Кто-то из вас дома? Ответьте скорее». Я пишу «да», сначала только маме, потом остальным, и мама отвечает: «ОК. Новый код — день рождения Хокона». Ни Хокон, ни Эллен не отзываются.
У всех домов существует особенный запах. Солнечный свет и тепло усиливают характерный запах этого дома, запах мамы и папы, книг, пыли, кофе, моющего средства и древесины. В комнатах по-прежнему пахнет папой, но, возможно, это дом передал ему свой запах, а не наоборот, потому что папа не был здесь уже несколько месяцев, насколько я знаю. Он не взял с собой ничего ценного, как мама и рассказывала мне по телефону сразу после его отъезда. Его стул все так же стоит возле маленького столика напротив маминого стула, но рядом больше нет торшера, который папа получил в подарок на шестидесятилетие от меня и Олафа. Я провожу пальцем по корешкам на полках, как привыкла еще в детстве, — все книги на месте. Возвращаюсь в прихожую и теперь замечаю пустое место там, где рядом с мамиными стояли папины тапочки. Я иду на кухню, чтобы выпить воды; ее трудно проглотить. Дом так похож на тот, каким он был всегда, и одновременно неузнаваем, будто кто-то взял и передвинул всю мебель и стены на сантиметр в ту или другую сторону.
Я поднимаюсь по лестнице на второй этаж, четвертая ступенька привычно скрипит подо мной. Дверь в спальню родителей заперта, я не открываю ее, не понимая, что именно боюсь там увидеть. Иду в ванную. Папа забрал все туалетные принадлежности со своей полочки. На моей до сих пор лежит расческа — та самая, которая была у меня с детства, и несколько старых украшений, сделанных мною из суровой нитки и раскрашенных деревянных бусин. Мама не решилась их выбросить, хотя, может быть, ей просто приятно, что дом по-прежнему наполнен нашими вещами — старые вещи Эллен и Хокона тоже на месте. Вхожу в свою комнату, здесь обычно спит Агнар, когда приходит в гости. Вернее, приходил. Над столом висит рекламный постер Мадонны для тура «Who’s That Girl», но кто-то снял постер Eurythmics, который был рядом с зеркалом, и теперь Энни Леннокс напряженно вглядывается в меня с поверхности письменного стола. Я сажусь на кровать и, прислонившись спиной к стене, вслушиваюсь в тишину в комнате Эллен за соседней дверью. Вспоминаю, как мы обе ставили свои стереосистемы как можно ближе друг к другу, насколько позволяли тонкие стены без шу-моизоляции, вначале чтобы перекрыть чужой звук, а позднее чтобы проигрывать песни синхронно, когда Эллен начала слушать ту же музыку, которая нравилась мне. «Три, два, один, пуск!» — кричала я через стенку. Эллен всегда нажимала на кнопку с небольшим опозданием, поэтому я ждала еще пару секунд, прежде чем врубить свою систему — и тогда Мадонна, Эллен и я дружно пели «Express Yourself» в разных комнатах. Don’t go for the second best, baby, put your love to the test, you know, you know, you’ve got to make him express how he feels and maybe then you know your love is real…
Папа живет на съемной квартире в Турсхове. Насколько мне известно, пока там успел побывать только Олаф. В июне он помогал папе перенести стол, после того как папа успел так набегаться по асфальтовым дорожкам, что доктор пригрозил принудительно отправить его в больницу по причинам, совершенно не связанным с больным коленом, если папа не даст ноге отдохнуть. Об этом я знаю только от Олафа. В тех редких случаях, когда приходилось разговаривать с папой, речь шла только об Агнаре и Хедде, я делала над собой усилие ради них, но не могла согласиться, чтобы папа позвал их к себе в гости. «Нет, нельзя», — ответила я, когда он попросил об этом в первый и последний раз; я испытывала физическое отвращение к его новой квартире. «Это их только расстроит», — добавила я. Несколько раз папа водил Агнара и Хедду есть пиццу, а однажды в субботу они поехали купаться на остров Лангёйене.