Сожженная рукопись
Шрифт:
Нет, не к пирожкам его вёл Онька Шустрый. Среди толпы любопытных базарный ханыга, щёлкая, как фокусник, костяшками, сожалея и стесняясь, комкая, совал выигрыш в карман. И отчего-то веселился, когда проигрывал. Дурачки не знали, что проигрывает он своим же тайным ассистентам. Он был артист в своём деле. Бывало, кто-то, разгадав его фокус, определял выигрышную костяшку. Но и на этот случай у него был упреждающий ход. Он неуловимым движением подменял костяшки на глазах у всех. Золотые руки, иллюзионист-циркач.
Онька поставил на кон червонец, указав на костяшку: это был выигрыш.
Привычным движением хозяин аттракциона хотел подменить её, но этот щенок-пижон своим неосторожным движением помешал: фокус не удался. Удвоенную сумму поставил ещё, выиграл снова. На
Ещё не поравнявшись, один начал ласково, по «фене» что-то говорить, плавно водя руками. Драка начинается со слова: кто первый сдрыжит, тот и пропал.
«Бей первый, если их много», – стучало в голове. А рука уже лежала на финке. Не останавливаясь, шёл на них. По каким то признакам деляги поняли: ещё шаг, и нож будет в боку одного из них. Расступились.
«Ну что ж, свара не драка, пойдём кутить», – шутил Онь-ка, а руки его подрагивали. Спокоен был лишь Сёмка: он ничего не успел понять. По совету обретённого брата купил аппетитных пирожков, сколько вошло в руки. И здесь таился обман: пирожки, остывая, становились тонкими, как блины – из них выходил воздух.
Складывая их по три и подпивая молоком, Сёмка глотал по-собачьи, глаза пьянели. Андрюша снова коснулся его плеча: «Остановись – загнёшься».
Сёмка, поев, будто вырос, он был массивнее своего спасителя. С этого дня не отходил от него, как ласковый и верный пёс. А дальняя дорога судьбы надолго свяжет их. Преданным другом оказался Сёмка.
Прощай, любимый город
В колоде лишь чёрные карты,
А надо достойно сыграть,
Но все мы грешны и азартны,
Умеем, не сеявши, брать.
Сёмка лежал, примостившись в уголочке за буфетом, в другой одёжке, с лысой выбритой головой, свернувшись, как щенок в клубочек, дремал, щеки порозовели. Его никто не замечал, и он был рад, что живой и сытый и в тепле. А над столом с зелёным сукном висел дым, игроки, кроме Бледного, нервно курили, стояла необычная тишина. Сегодня игра получилась злая. Бык опозорился. Взять сейф в торгсине он всё же попытался, да облажался. Сейчас им брезговал даже «Старичок». Целый месяц Бык готовился на дело, обхаживал этого мастера-уркача. Но тот не соглашался ладить «струмент». Не так стар был тот старик, да года, прожитые в неволе, ещё при царе, приблизили старость на тот же срок. Он побывал почти во всех кичманах. А совдеповских боялся пуще ада. Там «шишку держат пацаны зелёные», не по закону живут, воров старых не почитают. А с баланды той сам ноги протянешь. В нутре у него что-то хлюпало, но немощь не замечалась. Он со знанием дела плёл байки про взятые сейфы, при этом казался удалым да не старым. Весь был в золоте и казался богатым. Много позже Андрей разгадает этих старичков-уголовничков. В их байках столько же правды, сколько золота в позолоченных часах, портсигаре и коронках-фиксах из простого пятака. Это заменяло им ушедшую силу, она нужна, чтоб сохранить масть и не попасть под власть. А попадать за решётку немощному ох как худо: там его место у параши. Вот старичок и не соглашался, но и показать слабину нельзя. И злой Бык не отступал – вынудил. А кончилось тем, что на месте преступления остался недобитый «хранила» да мешок со «струментом». Бык с подельниками еле смыться успели. По оставленным уликам сыскари вышли на старичка. Его «замели». Но он пока не колется – старый волк. Знает, пусть лучше кичман совдеповский на всю катушку, чем перо в бок.
Бык сидел, как падло, тихо, мочил горло водкой, выбегал в сортир, когда совсем приспичит и чтоб народу не было. Играли по крупному. Неудачник-медвежатник выигрывал: охота было оправдать не взятый сейф. Онька наблюдал за игрой, зная все тонкости игры, психовал. Бледный был невнимателен. Какой-то внутренний разлад отвлекал его. Он проигрывал и проиграл почти всё, но был спокоен, даже равнодушен, как самоубийца. Сделай он фокус, и всё повернётся. Нет, честь вора старше жизни. Играли по правилам: «в боевую», на счастье.
Подельники Быка вышли из игры, кусали ногти, переминаясь с ноги на ногу. Но все молчали: намекать нельзя, закон крут. Бледный не останавливался, что-то заклинило в нём. Он поставил на кон свой талисман. Андрюша знал, это для него что жизнь. Всё отыгрывалось или всё проигрывалось. Бык стал темно-красного цвета. Глаза налились кровью, голос сел, руки подрагивали. Сердце стучало так, что слышались его частые удары. Надвигалось что-то жуткое, вокруг стола сгущалось зло.
Бледный сдавал карты. Суеверен Бык. Выиграть талисман – стать таким же удачливым да бесстрашным. А пока Бледный был насмешливо спокоен. С ним что-то творилось, течение мутного водоворота несло его, и он не боялся развязки. Он играл не с Быком, а со своей судьбой. А Быка бил страх, раскачивал бычье сердце. Он знал Бледного, слышал о нём: если заклинило, не остановится. Сейчас он проиграет и предложит сыграть на две звёздочки. Помнил он Ваньку Залётного. Удачливый, почти наравне с Бледным ходил. Но хвалиться стал: выше Бледного захотел приподняться.
Тогда Бледный в офицерскую рулетку предложил сыграть. Свой шпалер на стол положил. Три патрона в барабане убрали, три осталось. Ваньке первому выпало револьверчик в руки взять. Сдрыжил, сука, тяжела оказалась «игрушка». Тогда Бледный крутнул барабан, к виску своему приставил и дёрнул спуск. Пронесло. Ещё раз нажал и в стену грохнул.
«Фраер ты, фуфло», – приговорил он Ваньку Залётного. Ссученным он стал, как волк-одиночка ходит, а на кич попадёт – опустят.
Помнил Бык об этом, но остановиться не мог. Сегодня ему везло: масть шла. Да заигрался, не понимал, что происходит. Бледный сдвигал к себе весь кон. Понял – проиграл всё. Какой-то невнятный взвизг вырвался из груди. А смысл был понятен: он усомнился в чести партнёра. Позже Онька разложил всё по порядку. Нет, передёрга не было, да и быть не могло – Бледный здесь жил и играл по воровскому закону.
В следующий момент произошло жуткое: кисть руки Бледного, просунутая в талисман, описав короткую дугу, ударила Быка в висок. Голова его повалилась. Под столом что-то стукнуло, ударившись об пол. Бык, оказывается, первым взялся за оружие: это из его руки выпал нож-топор. Он был жив, голова зашевелилась и приподнялась. Но его подельники Братишки уже стояли сзади с финками и кололи спину своего пахана, как матрац.
Бледный сбросил талисман, подошёл к умывальнику, мыл руки. Крупная судорога прошила тело. Овладев собой, подошёл к буфету. Взяв ближнюю бутылку, опрокинув, глотал и глотал. Водка обливала лицо, но он не чувствовал.
Было за полночь, барак спал. До Сёмки ещё не дошло, что случилось. Он таращился, не понимая, и будто улыбался. Бледный стоял лицом к окну. Братишки топтались возле трупа, чего-то ждали, глядя в сторону победителя – своего нового пахана. Возможно, он дал знак, и труп Быка за ноги поволокли к выходу. Онька ещё не пришёл в себя, на него смотрели как на недотёпу, чего-то ожидая. Понял, вышел в коридор, половица скрипнула. За соседней дверью крепко спали: слышался храп.
На дворе тихо, только в каком-то бараке трехрядка повторяла свои три лада, сбивалась и снова заводилась. Чистый воздух приятно обдал. Темно, август на исходе. Купол неба истыкан финками, звёзды пугливо моргают.