«Спасская красавица». 14 лет агронома Кузнецова в ГУЛАГе
Шрифт:
В моем сознании всегда была мысль, что если здесь тяжело и непосильно, то каково же нашим братьям, детям, отцам и товарищам переживать на фронте невзгоды и лишения, где им на каждом шагу, каждую минуту грозила смерть…
Хотя здесь тебя считают отщепенцем социалистического общества, все же мы являлись до некоторой степени помощниками нашим братьям по борьбе с немецким фашизмом…
Невольно мне вспоминается такой случай в моей работе. Нашей бригаде было дано задание проложить в лесу просеку для вывоза леса.
На работу бригада вышла, когда было еще темно, прошли 7–8 км,
Спиленные и срубленные деревья, а также сучья с просеки должны быть убраны.
День был очень морозный, но в лесу это меньше чувствовалось, чем на открытом месте.
Работа двигалась вперед, выполнение задания приближалось к концу. И вот под снегом, поперек просеки мы обнаружили вмерзшее в землю бревно диаметром в 27–29 см. Его необходимо было убрать.
Мы его пытались и пилить, и вырубать, но наша работа двигалась медленно.
Я совсем обессилел и доработался до того, что не мог тащить на себе пилу.
Мой напарник, молодой ленинградский рабочий, меня стал журить и обвинять в симулянтстве.
К нам подошли десятник и бригадир, стали говорить, что бревно необходимо убрать, иначе мы получим 1-й стол на десятидневку.
Я их слушаю, но их слова не производят на меня никакого впечатления. Силы у меня совсем иссякли, и я бросил работу…
В лесу стало темно, а нас домой не ведут. Разложили костры, сели вокруг костров, греемся. С одной стороны жар печет, а с другой пронизывает жуткий холод, так что нет гарантии, что не получишь воспаление легких, что бывало нередко.
Наконец конвой надо мной сжалился и разрешил мне одному идти в зону.
Я с большим трудом, еле-еле поплелся к зоне: надо было пройти 7–8 км открытой местностью, поднялся ветер при сильном морозе; при себе несу свои орудия производства: поперечная пила, топор и железная лопата.
Сил нет, невольно из глаз потекли слезы, думаю: какому извергу рода человеческого понадобилось честных и преданных партии и Родине людей загонять в лагеря?
Вот бы этого гада послать сюда, чтобы он испытал все прелести лагерной жизни…
На середине дороги меня нагнала бригада. Бригадир и мой напарник взяли меня под руки и, подталкивая в затылок, потащили вперед.
У меня нет сил идти, я их прошу бросить меня и не мучить себя, но они упорно меня тащат.
Думаю, мои часы сочтены, кто-то будет доволен, что еще один <коммунист [63] > фашист отдал концы.
63
Зачеркнуто.
И одновременно в голову приходит мысль: почему я должен ноги бить в этих злосчастных лагерях, а не те, кто меня загнал сюда и сидит где-то высоко, вершит судьбы советских людей якобы во имя
Нет, я не должен погибнуть. Я должен бороться за свою жизнь и не дать восторжествовать истинным врагам народа.
Мои товарищи, хотя с большим трудом, все же меня дотащили до зоны.
Бригадир немедленно пошел в амбулаторию к врачу, попросил, чтобы меня положили в стационар.
И меня положили в стационар…
20. В стационаре
Стационар тогда выглядел неважно, не то что в последнее время моего пребывания [в лагерях], когда там были порядок и чистота.
Нас троих положили на двух топчанах, постелили два матраса, дали два одеяла и две подушки, набитые соломой; лежавшему в середине было тепло, а лежавшим по краям холодновато.
В комнате было тепло. Топилась голландская печь, в печи трещали дрова, дверка печки была открыта.
Приятно было смотреть на огонек и слушать, как потрескивают дрова в печке.
Наверху горела семилинейная керосиновая лампа [64] , слабо освещавшая палату. Кто-то из лежащих здесь принес мне банку горячей воды, чему я был бесконечно рад.
Выпив кипяток, я немного согрелся, и на душе стало повеселее.
После этого я снял с себя ватные брюки, разделся до нательной рубашки и кальсон, лег на матрац не первой свежести и без простыни.
Перед этим я спал в нетопленом бараке в ужасном холоде, на голых нарах, в бушлате, в телогрейке и в ватных штанах… И вот какая мне выпала отрада – спать лег раздетый!
64
Семилинейная керосиновая лампа – это лампа, фитиль которой по ширине равен семи линиям. Одна русская линия равна десяти точкам, или 2,54 мм. Ширина фитиля семилинейной лампы – примерно 18 мм.
Перед этим я терпел и холод, и голод, ходил на работу за 7–8 км, носил на себе топор, пилу и железную лопату; не всегда имел банку кипяченой воды, чтобы немного согреться… И вот из таких условий меня привели в теплую светлую комнату, где топится печка и потрескивают дрова, где я разделся до белья, лежу на матрасе под одеялом, и хотя немного тесновато, но в тесноте, да не в обиде… Лежу и думаю: не это ли настоящий земной рай! Может быть, денька 3–4 дадут мне здесь отдохнуть?
Ночь проспал хорошо, утром принесли завтрак: пайку хлеба и банку горячей воды без сахара.
После завтрака стал знакомиться со стационаром.
В стационаре было 3 или 4 комнаты.
В нашей комнате помещалось 12–14 человек, в ней было относительно чисто, но в других комнатах всюду была грязь, в особенности в палате, где лежали «поносники».
Эти люди искусственным способом вызывали у себя понос, принимая большие дозы соляного раствора, мыла, сырой воды и даже раствора азотнокислого удобрения; морили себя голодом. Одним словом, принимали все, лишь бы вызвать у себя понос.