«Спасская красавица». 14 лет агронома Кузнецова в ГУЛАГе
Шрифт:
3-я категория, или легкий труд, – 70 % установленной нормы.
Причем 3-я категория труда – или легкий труд – от тяжелых физических работ освобождала.
За установленную норму выработки полагался второй стол, не выработавший этой нормы получал 1-й стол с 400 граммами хлеба.
Для получения 3-го стола надо было выработать 125 % нормы.
Самая лучшая работа для заключенного – на временной работе, где не надо было вырабатывать никакой нормы, а питание давали по второму столу и 600 г хлеба.
Бывало, из сил выбиваешься, чтобы выработать 100 % своей
И вот на десятидневку тебя сажают на первый стол с 400 г хлеба, и ты влачишь полуголодное существование.
Не прошло и нескольких дней, как мы прибыли на 1 л/п, нам из КВЧ (культурно-воспитательная часть) выдали по листу бумаги и сказали: «пишите на имя Сталина заявление с просьбой отправить вас на фронт».
Мы были бесконечно рады и думали, что вырвемся из этого позорного пекла.
Написали заявления, сдали в КВЧ, ждем результата, но, к нашему великому сожалению, вся эта кем-то задуманная затея пошла насмарку.
По приговору суда мы считались матерыми врагами своей Родины.
Спрашивается: для чего надо было глумиться над забитыми, истерзанными людьми?
А ведь среди нашего этапа были преимущественно члены партии с довольно солидным партийным стажем, которые честно и добросовестно работали в рядах партии на благо своей Родины и партии.
Наша бригада состояла сначала исключительно из бывших членов партии. Иногда во время перерыва нет-нет да между собой перекинемся несколькими словами о нашей злосчастной участи.
Знает ли Сталин, что членов партии со всех концов Советского Союза пачками загоняют в лагеря?
Были слабые высказывания, что Сталин этого не знает, ему, мол, об этом не докладывают.
Но некоторые товарищи говорили, что ОН все знает, так как в числе заключенных находится большое количество членов ЦК, секретарей крайкомов, обкомов, председателей крайисполкомов и облисполкомов и т. д.
А если он не знает, что арестовывают его непосредственных помощников, то какой же он после этого государственный и партийный руководитель?
Лето двигалось к концу, кончались хорошие дни. Наступала осень, пошли дожди.
В 1941 году снег выпал 3 сентября, одеты мы были плохо: ни одежды, ни обуви, ни рукавиц; лапти без портянок. В лесу сыро, снег. В барак приходили все мокрые, с сырыми ногами, сушилки нет, а если и есть, то всю одежду высушить не может. Утром встаешь и в сырой одежде идешь за 7–8 км на работу – отказником быть позорно.
Да, тяжелое было время, особенно первый год в лагере. В голове неотвязная мысль: как бы пережить, просуществовать первый год, а потом как-нибудь свыкнемся со своей злосчастной участью.
В первый год пребывания в лагере организм еще не освоился, не привык ни к холоду, ни к голоду…
С начала осени наша бригада занималась заготовкой корма для скота, для чего приходилось валить толстые березы; напарники попадались такие, что в их руках в жизни пила не была, с такими лицами работать было трудно. Ему говоришь, что он не умеет пилить, что с ним работать невозможно, пайки не заработаешь.
Кроме всех невзгод, самым тяжелым было отсутствие связи с родными: что там делается? Как живут?
Но вот в конце ноября 1941 г. на мое имя пришли сразу четыре открытки: сколько у меня было радости! На один момент я забыл все лагерные невзгоды.
Впрочем, не только у меня была радость при получении весточки, но и у моих одноэтапцев. Это были первые весточки для нашего этапа.
Ну, думаю, с внешним миром связь установлена, теперь на душе будет немного легче.
Впоследствии я узнал, с каким трудом моим родным пришлось узнать мой адрес.
Когда меня угнали из Москвы, моих родных об этом никто не известил. Моя жена пошла в Бутырку положить на мой счет 25 рублей, ей сказали, что меня угнали в этап, – а куда угнали, не знают и спрашивать не у кого.
В то злосчастное время у ворот Бутырки толпились ежедневно сотни обездоленных жен, матерей, детей и сестер, разыскивая своих родных и близких. И кто-то из этих людей ей сказал: «Идите в Сокольники, там вам дадут адрес, куда отправили вашего мужа».
Она пошла в Сокольники, и ей сказали, что меня отправили в Сухобезводное, Горьковской обл., а через пару дней сказали, что меня перегнали в Устьвымлаг, Коми АССР.
Получив такую справку, моя дочь написала письмо на имя начальника [62] Устьвымлага МВД. И вот начальник 3-го отдела Устьвымлага был настолько любезен, что прислал письмо с указанием моего адреса.
62
Капитан ГБ Решетников Павел Михайлович. Нач. Устьвымлага с 31.08.1940 г. по 02.10.1942 г.
Время шло к зиме, со снегом и трескучими морозами до 35–40 градусов, а иногда и до 50. На работу ходили за 7–8 км в рваном бушлате, кордовых ботинках (валенок на всех не хватало), в ватных чулках. В ботинки набивался снег, на пятках образовывался ледяной ком, так что ходить было невозможно.
На работу выходили затемно и с работы возвращались в темноте.
Частые были случаи, когда люди калечили себя, чтобы не работать: рубили себе кисти рук, пальцы, пускали в глаза раствор чернильного карандаша. Вследствие этого в лагере чернильные карандаши были запрещены. За это шли под суд, не боясь увеличения срока, лишь бы хоть временно избавиться от работы.
Сознательно садились в изолятор и месяцами сидели там на 300 г хлеба, получая горячую пищу через два дня на третий.
Частенько вспоминали тюрьмы Лефортовскую и Бутырскую: было бы лучше сидеть в тюрьме, чем сидеть на полуголодном пайке и день-деньской мерзнуть.
Как бы тяжело ни было переносить голод и холод, я за все 14 лет ни одного дня не был отказником.
По правде сказать, у меня были моменты, когда я настолько обессилевал, что не мог поднять топор для обрубки сучьев и тащить пилу для распиловки бревен.