Спасти империю!

Фомин Алексей Николаевич

– Кто бы сомневался… Сейчас говорит – до пятнадцати, потом скажет – до шестнадцати…

– Сегодня в беседе царевича с дядьями уже прозвучало число «семнадцать».

– Ох и жук же Никита Романович…

– Тогда царевич решил слегка припугнуть дядюшку. Он велел Афоньке Вяземскому распустить слух об известном тебе указе. А уж князь Вяземский тут постарался. И так постарался, что за несколько часов слух этот дошел не только до наших с тобой ушей, но и до ушей Никиты Романовича.

– Ах, так это только слух…

– Слух-то слух, но царевич действительно полон решимости жениться как можно скорее. И если царица Мария не

поддержит его в этом стремлении, то он может осуществить и то, что сейчас является всего лишь слухом.

Расслабившийся было Черкасский вновь напрягся.

– Ты после беседы с царевичем не говорил вновь с царицей?

– Нет, князь. Думаю, это надо сделать тебе. Женитьба все-таки дело семейное. Одно дело говорить об этом предварительно (для такой роли и я сгожусь) и совсем другое – когда, где и как свадьбу устраивать.

Черкасский всполошился.

– Погоди, погоди, Михайла… Надеюсь, он не завтра собирается венчаться?

– Нет, не завтра. Но, как мне показалось, в самом ближайшем времени. Тем более что Никита Романович дает ему тысячу дружинников и отправляет на богомолье. Пока над ним не будет дядькиного надзора, царевич и хочет все это провернуть, чтобы оставить Никиту Романовича с носом.

Так частенько случается в жизни. Человек чего-то желает, строит планы и всячески добивается желаемого. Кажется, он горы готов свернуть, лишь бы получить заветное. Но когда это самое желаемое вдруг неожиданно сваливается на него, человек частенько оказывается не готов к этому. Примерно в таком же положении оказался и князь Черкасский. На что он только не был готов, лишь бы выдать сестру за царевича Ивана, а когда оказалось, что до свадьбы один шаг, он растерялся.

– Как же так, Михайла… У нас, оказывается, свадьба на носу, а ничего еще не готово…

Как будто для свадьбы так уж много и нужно. Слава богу, наличествует главное – желание сторон воссоединиться. Все остальное уже мелочи. Впрочем, царственные мелочи, ибо речь все же идет о царской свадьбе.

– Да не беспокойся ты так, князь. Все образуется. Ты поезжай вместе с молодыми на богомолье. Дай им вначале время друг с другом договориться, а уж как они тебе свою волю выскажут, так начинай действовать. Выбери город какой-нибудь либо монастырь – и поезжай туда заранее. Там все и устроишь. Люди помогут. Только…

– Что «только»?

– Не говори о свадьбе никому заранее. Разве что уж очень далеко заберешься отсюда. Сам понимаешь… Если гонцы-скороходы эту весть Никите Романовичу принесут, он из шкуры собственной выпрыгнет, всех лошадей перекладных вусмерть загонит, а венчанию царевича помешает.

Князь Черкасский ненадолго задумался.

– Получается, что эдак я себе злейшего врага на всю жизнь наживу в лице Никиты Романовича, – медленно, как бы обсасывая каждый слог – каков он на вкус, – проговорил он.

Еще не хватало, чтобы князь – из осторожности ли, из страха ли – включил задний ход. Такого Валентин допустить не мог, поэтому решился стегнуть по самому болезненному месту – по феодальной гордости.

– Ты, видно, позабыл, князь, кто такие Черкасские и кто такие Захарьины. Давно ли потомки прусских мелкопоместных вотчинников сравнялись в достоинстве и доблести с потомками египетских султанов? – Черкасский аж зубами заскрежетал и лицом враз посерел, услышав такое. Но, стегнув по больному месту кнутом, Валентин тут же обильно полил его сладким елеем: – Никита

Романович до тех пор силен, пока правит именем племянника своего. Когда же на Руси вновь воцарится царь-самодержец, он тут же превратится в третьеразрядного бояришку, каким и был ранее. Ты же, князь, будешь за царским троном стоять и нашептывать царю на ушко, как и приличествует представителю столь древнего и славного рода. А чтобы никакой заминки не случилось, надо будет перед венчанием Федьку Романова… – Валентин сделал рукой некое неопределенное круговое движение.

– Убить? – уточнил Черкасский.

– Зачем пачкать кровью начало нового царствования? Нейтрализовать… Посадить куда-нибудь под охрану, за хорошую решетку. А молодым после венчания, не заезжая в слободу, ехать в Москву. Там, говорят, кремль уже достроен. А в нем и палаты царские, и храмы благолепные… В Москве же и венчаться на царство. Все для этого там наличествует. И патриарх там, и ближайший Иванов родственник.

– Долгорукого имеешь в виду?

– Его самого.

– А как же Никита Романович?

– Черт с ним, пусть себе сидит в слободе.

Нарисованная Валентином перспектива настолько приглянулась Черкасскому, что он даже заулыбался. Но тут, видимо сообразив что-то, улыбаться перестал.

– А если Никита Романович поедет с нами на богомолье? Тогда как быть?

– Нет, не поедет. Они с Долгоруким сочинили для Ивана страшную байку, чтобы на долгое время отправить его из слободы. Якобы бояре московские хотят слободу осадить. Вот дядья его, таким образом, и спасают. И ты, князь, настаивай на своем отъезде, если станут тебя останавливать. Басманова же необходимо здесь оставить. Он – знатный вояка. Как же без него слободу оборонять? Ладно, князь. Благодарствую за хлеб-соль. Пойду к себе, а ты уж, будь добр, не позабудь сходить к царице и предупредить ее, чтобы начинала собираться.

Последнюю фразу Валентин мог и не произносить, ибо Черкасский, как боевой конь в предчувствии битвы, уже рыл копытом землю, стремясь как можно быстрее умчаться к родимой сестрице.

Отъезд царевича на богомолье состоялся через два дня. Произошло это событие весьма буднично, будто царевич не на несколько месяцев слободу покидает, а на пару-тройку дней в набег на близлежащие земские села собирается. Этот выезд из слободы если и отличался от любых других, то только многолюдством дружины, последовавшей за царевичем. Из тысячи трехсот дружинников, постоянно квартировавших в слободе, тысяча двести отправились с Иваном. А еще за ним последовала царица Мария со всем своим гаремом, включая амазонок. Уехал с ними и глава опричной думы князь Черкасский. А Никита Романович и Басманов-старший с сотней воинов остались «оборонять» слободу.

Валентин торжествовал. Внешне, правда, он никак не демонстрировал положительных эмоций, буквально захлестывавших его. Еще бы ему не радоваться! Ведь все получилось как нельзя лучше. Разагитированный и распропагандированный им царевич покидает наконец-то слободу, вырываясь из жестких рамок контроля, установленного над ним Никитой Романовичем. Царица же выскальзывает из-под опеки Бомелия, выпадая из цепочки Рыбас – Бомелий – царица – Никита Романович. Теперь Никита Романович должен будет контактировать с Бомелием напрямую. Хотя, может быть, они и раньше держали связь напрямую, а у царицы Никита Романович лишь прятал от всех «черного мага».