Спасти СССР. Манифестация
Шрифт:
– Верно, - хмыкнул я, вставая, - тогда, коль тебя этим не запугать, иди мойся и будем завтракать. Родители как раз кухню освободят - им на работу раньше выходить.
За дверью, изнывая от нетерпения, вилась мама, для вида перебирая что-то на полках платяного шкафа. Я остановился и покачал с молчаливым осуждением головой.
– Ой, да ладно, не съем же я ее, - едва слышным шепотом попыталась успокоить она меня в ответ, - вот, лицевое подобрала.
Я почувствовал, как за моей спиной почти бесшумно отворилась дверь, и шагнул
– Доброе утро, - Мелкая замерла на пороге, зябко кутаясь в длиннополый халат. В глазах ее застыла легкая опаска, словно она ступила на тонкий неизведанный ледок, но жила там и надежда, чуть наивная, но оттого и трогательная.
"Вера в свет за поворотом", - мелькнуло у меня понимание, мелькнуло и сменилось удивлением: - "Как она смогла ее пронести"?
– Доброе, - эхом откликнулась мама, прижимая к груди цветастое полотенце. Пару секунд они рассматривали друг друга. Потом на мамином лице мелькнуло не то, чтобы одобрение, а, скорее, некоторое облегчение, и она затараторила: - Вот, возьми себе для лица. А щетку зубную я сегодня заскочу куплю. Ты что больше хочешь на завтрак: творог со сметаной или яичницу с макаронами и колбасой?
Взгляд Мелкой тем временем соскользнул с мамы на наглаженную школьную форму за ее спиной. Лицо девушки закаменело.
– Мама утром погладила, - негромко пояснил я, поняв.
Мелкая опустила голову и чуть слышно хлюпнула носом. Мама замолкла на полуслове и почему-то посмотрела на меня виновато.
– Спасибо, - пробормотала Мелкая, подняв на маму влажно поблескивающие глаза, - извините... Просто я отвыкла, что обо мне кто-то заботится...
Мама беззвучно дернула губами, потом шагнула вперед и приобняла Мелкую.
– Ничего-ничего, - мягко зажурчал ее голос, - все будет хорошо. Сейчас примешь душ, согреешься, чайку сладкого... Но, вообще, - она задумчиво отстранилась, - лучше всего греет понимание того, что ты кому-то нужен...
Мы на секунду зацепились с Мелкой взглядами.
– Спасибо, - сказала та окрепшим голосом.
– Ну... Иди в ванную, - посторонилась мама, пропуская.
Постояла в тихой задумчивости, глядя на притворившуюся дверь, потом обернулась ко мне:
– Ладно... Пообедаете тогда в столовой. И смотри: не вздумай ее обидеть!
– Какой я грозный, подумать только, - усмехнулся я с облегчением, - то Зиночка просит Кузю не обижать, то ты - Мелкую.
– Мелкую?
– в глазах у мамы вспыхнул новый интерес, - вот как...
Я молча двинулся на кухню. Спину мне грел заинтригованный мамин взгляд.
– Уцелел?
– уточнил, ухмыляясь, папа и пожаловался, понизив голос до трагического полушепота: - Она ж ночью вся извертелась, спать не давала.
– Бр-р-р... Нет, точно - вам надо было двух или трех.
– Я все слышу!
– донеслось звонко из коридора.
Папа заканчивал завертывать стопку бутербродов в кальку.
– Будь осторожен, - сказал негромко, не поднимая
– В курсе, - буркнул я, проходя к плите.
– Ну и хорошо, - легко согласился он, - кто предупрежден, тот вооружен. Денег точно хватает?
Я молча махнул кистью над теменем.
– Славно, - папа задумчиво помолчал, глядя куда-то вбок, потом добавил: - Ну, не буду советами давить. Ты, похоже, мальчик уже взрослый... Сам давай.
– Вот за это - спасибо, - искренне отозвался я.
– Понимаю, - усмехнулся папа и двинулся в прихожую.
– Мать, ты там долго копаться будешь? Опоздаем.
Я развернул одеяло, заботливо обернутое вокруг сковороды. Поднял горячую крышку - под ней обнаружились макароны и полоски колбасы, залитые взбитыми яйцами.
"Да", - подумал я, прислушиваясь к легкому шуму, что производили в прихожей одевающиеся родители, - "повезло мне, повезло. Только этого мало".
Тот же день, чуть позже
Ленинград, Измайловский пр.
– Ваню-то? Сейчас...
– проскрипел в трубке знакомый уже голос соседки Гагарина.
Я протер затуманившееся от моего дыхания стекло и подмигнул Мелкой, что сторожила наши портфели в паре метров от таксофона. Ее лицо озарила ответная улыбка, ясная и светлая - так могут улыбаться только дети, еще не стесняющиеся движений своей чистой души.
В телефонной трубке, что холодила мое ухо, царило молчание, лишь изредка прерываемое далекими, словно идущими из космоса, шорохами и тресками. Я стоял, улыбался сквозь мокрое стекло той же дурацкой открытой улыбкой, и пытался понять, отчего мне сейчас так хорошо в этой промерзшей и прокуренной будке?
Нет, понятно, что мы любим тех, кому бескорыстно помогли, и, часто, сильнее, чем они нас. Но явно было что-то сверх того, и хотелось понять - что.
"Зримость", - предположил я, перекладывая увесистую черную трубку к другому уху, - "не почти абстрактные, загоризонтные для меня неторопливые движения геополитических плит, а зримый, осязаемый прямо сейчас мой личный результат. И, хоть траектория дрейфа тех самых плит от этого не изменится, но все равно это очень правильный, греющий сердце поворот Истории".
На этом я с удовлетворением подвел черту: рыть дальше и глубже могло оказаться себе дороже - мало ли, что еще там накопаю в себе? Пусть она будет солнечным зайчиком, что удерживает меня на свету. Слишком часто мне приходится балансировать на грани и, порой, соскальзывать и в кровь и грязь. Пусть будет якорем. Только бы не утопить ее вместе с собой...
Приложил ладонь к опять запотевшему стеклу. Отнял - осталась пятерня, по размеру уже почти взрослая. Снаружи на отпечаток тут же прильнула, примериваясь, девичья кисть. Мелкая изобразила на лице гримаску шутливого огорчения - ее ладошка была явно меньше.