Спасти СССР. Манифестация
Шрифт:
Мама посмотрела на меня с интересом, но промолчала.
– Какая?
– спросила Мелкая с детской непосредственностью.
– Как-нибудь потом, - промычал я, неожиданно краснея.
На лице у мамы заиграла ехидная улыбка.
– Вот!
– поднял я наставительно палец, - вот теперь запах начал раскрываться, чуешь?
Мелкая прикрыла глаза и, аж привстав на цыпочки, потянулась за струйкой аромата.
Я тоже принюхался, определяя:
– А и правда интересно: сладкая цветочная пыль.
– Сказка...
–
Она так и стояла, вытянувшись в струнку, и на сомкнутых ресницах ее что-то искрило.
– Давай я тебя тоже...
– начала было мама заботливо, но тут я энергично замотал головой.
– Ага, - сообразила мама через пару секунд, - понятно. Ну, неси уж.
Я метнулся в свою комнату.
"Так, что мне Ваня сунул-то? "Сикким"? Туалетная вода? Испания? Не слышал", - я мысленно пожал плечами, - "ну... Других вариантов все равно нет".
Мелкая, завороженная ароматом, не приняла мой уход на свой счет и заподозрила что-то лишь когда я начал приближаться к ней с красивой коробочкой в руках: в глазах ее мелькнула паника, и она шарахнулась за маму.
– Франция?
– поразилась та и, обернувшись, посмотрела на Мелкую с каким-то новым интересом. Та замерла, робко выглядывая из-за маминого плеча.
– Как Франция?
– удивился я, покрутив коробочку, - вот: "made in Spain". Испания!
– "Эль", - мама наставительно ткнула в крупную букву на коробочке, - Это - "Ланком". Ты что, не знал, что покупаешь?
– Я думал, что это мексиканский тушкан...
– на автомате отшутился я, с недоумением вертя упаковку, - "ну надо же, точно - "Ланком". Моя ошибка, надо было формулировать Ване желание точней".
Мне, наконец, удалось настичь девушку, и то лишь благодаря тому, что мама сделала полшага назад.
Мелкая торопливо сцепила руки за спиной, словно для того, чтобы они случайно не потянулись за подарком, и непокорно вздернула подбородок.
– Тома...
Я остановился напротив и заглянул в ее глаза. Там я увидел твердую готовность к отказу, и это меня порадовало. Оставалось подобрать слова - обычные праздничные сейчас не годились.
Пролистнул страницы памяти: вот Гадкий Утенок подходит ко мне перед Дворцовой, вот она же вылетает мне под ноги из-за угла... Вот половинит батончик мюсли. А вот и спуск к Фонтанке.
Я посерьезнел.
– Тома, - повторил я и продолжил с расстановкой: - Духи - это одежда для духа. Он у тебя есть, я знаю. Это - ему, носи в удовольствие.
Я поднял подарок на раскрытой ладони, и теперь, чуть прищурившись, смотрел поверх него в глаза напротив. Там, в почти черном омуте, чередой пролетели упрямство, смятение, потом пришла гордость.
– Спасибо, - кивнула она, выдыхая, и расцепила пальцы.
Взяла двумя руками подарок, быстро покосилась на маму, а потом сделала шажок вперед и мимолетно ткнулась
– Ну, - вопросила мама, все это время, кажется, от любопытства не дышавшая, - будем пробовать?
Мелкая посмотрела на нее с ужасом, словно та святотатствовала.
– Ладно, ладно!
– энергично замахала мама руками, - да я так, просто... Дюш, ты голоден?
– А то ж...
– На плите - хек жаренный. И картошка в депрессии.
– Как это?
– невольно заинтересовался я.
– Ну, пюре, - хихикнула она.
– Вроде картошка как картошка, но такая подавленная!
Я усмехнулся и посмотрел на Мелкую.
– Поешь?
– Ой... Я сейчас лопну, - бровки ее вскинулись виноватым домиком.
– Ну, тогда просто посиди со мной.
Она с готовностью закивала, все также крепко, двумя руками, прижимая к себе подарок.
– Идите, - отпустила нас мама. Похоже, к ней вернулось благодушное настроение.
Я поволок Мелкую на кухню пошептаться о новостях с квартирного фронта. Когда на часах было уже полдесятого, а в коробке бакинского курабье показалось дно, домой возвернулся блудный папа.
– Доро-ая...
– громко воскликнул он с порога и энергично, но излишне размашисто протянул растрепанный букет мимоз, - стальное завтра!
Из-под полы его по-молодецки распахнутого пальто волочился чудом уцепившийся за что-то и, благодаря тому, хоть и грязный, но уцелевший импортный (настоящий шотландский!) шарф. Лицо папы было чистым, но на уголке носового платка, что пижонски выглядывал из нагрудного кармана, виднелись подозрительные розоватые разводы.
Мама неторопливо, с чувством, уперла руки в боки и длинно вдохнула, набирая побольше воздуха.
– Хм...
– негромко подал я голос, - наверное, партполитработу благоразумно будет перенести на утро.
Папа посмотрел на меня с немой благодарностью во взоре.
– Да, - помолчав, хмуро согласилась мама, а потом многообещающе покивала папе: - Будет тебе и завтра, будет и стальное. Будут тебе и лаборантки кафедральные на брудершафт!
Из папы вырвался неологизм - какое-то неизвестное еще филологической науке междометие, щедро сдобренное нотками протеста. Потом он попытался еще раз всучить маме букет.
– Так, - я развернулся, прихватил застывшую за моей спиной Мелкую за локоток и громко, привлекая внимание противоборствующих сторон, объявил: - Ну, а мы - спать. И вы там сильно не шумите...
– Ох, - выдохнула Мелкая с ужасом, лишь только я закрыл за нами дверь, - и что теперь будет?!
– Да ничего страшного, - легко отмахнулся я, - повоспитывает завтра, потом помирятся.
Мы прислушались к разворачивающемуся за дверью действию. Судя по сдавленному шипению, мама предъявляла пострадавший шарф, а папа пытался жестами уверить ее в своих самых лучших намерениях.