Спелый дождь
Шрифт:
«Ку-ка-ре-ку!
Реку
Грядущую
Свободу-долю!
Ко-пе-еч-ку
По-дай-те
Ду-ра-ку...»
Хрипел -
В карьерный известняк,
Сдыхал,
Со всей страною
Надрываясь вместе.
Но зов мой
На-гора не долетал
Сквозь горизонт
Рудничного созвездья.
62
ШАГ ТРЕТИЙ
Мне всегда нравились стихи Варлама Шаламова - даже больше, чем
рассказы. Подобно прозревающему слепому, он открывает для себя в сти-
хах мир. Сначала на ощупь... Потом вдруг видит на оттаявшей скале цве-
ток, учится распознавать запахи, краски. И вот уже для нас с такой же
силой звучит симфония жизни. В стихах Шаламов именно поэт. А в рас-
сказах - аналитик.
Михаил Сопин прозы вообще не писал, поэт и аналитик в нем сливают-
ся, а с годами аналитик стал преобладать.
Есть ещё один очень важный момент: Сопин пишет на несколько де-
сятилетий позже. Колымский страдалец исторически не мог видеть того,
что открылось последующему поколению. С тех пор общественное созна-
ние ушло далеко вперёд. Уже издан «Архипелаг ГУЛАГ» А. Солженицына,
раскрыты архивы НКВД...
В конце восьмидесятых двадцатого века в полный голос о лагерях ещё
не говорили, и Московское издательство стихи Сопина на эту тему отмело.
А он входит в неё все глубже. Поначалу это ещё не раскрытие темы - ско-
рее её предчувствие в знакомом песенно-образном строе:
На холме три тополя, три ракиты...
Без весла, без шеста я плыву на плоту...
Но чем круче сворачивает он с освоенной дороги, тем труднее не увяз-
нуть в трясине. Стихи теряют прозрачность, становятся громоздкими, тя-
желовесными, перегружены «непоэтичными» подробностями.
Я уже отмечала удивительную способность Михаила вживаться в про-
шлое. По намёку он способен вновь увидеть пережитое, как на фотографии.
Однажды по запаху огуречной травы в нашем огороде восстановил полно-
стью картину детства, описал, где эта трава росла, как её готовили для еды...
Вот он берёт старое, бросовое, казалось бы, стихотворение, находит
удачную строку - по ней, как по проводнику, возвращается в полузабытое
состояние... Но тогда ещё не было мастерства. А теперь - надо же!
– полу-
чается свежо и интересно.
Первые годы после освобождения - психологическое, даже физиологи-
ческое неприятие прикосновения к лагерной теме. Чтобы описать прав-
диво состояние заключённого, надо было снова влезать в его шкуру. А
организм отторгал: невозможно жить и дышать так, как «это было там».
Но незримое присутствие этой «шкуры» все равно постоянно ощущалось:
И боль моя становится не болью,
А частью жизни, сросшейся со мной.
В то же время возвращение к тому состоянию сулило возможность
освободиться, скинуть с себя эту шкуру. Но она не сползала, приходилось
сдирать вместе с кожей:
А на тёмном стекле
Обнажённо,
До резкого света:
Ирреальная явь,
Тёмно-красные слезы мои.
63
Подстёгивало осознание, что он всё же должен сказать за тех, кто «не
дополз, упал, не додышал»: «Кто не жрал наркомовского хлеба, не сможет
передать его вкус и запах. Говорить надо сейчас. Можно и потом, но потом
будет другое».
...Каждый вечер Миша приносит мне новые пачки стихов. Я снача-
ла прочитываю добросовестно, но в какой-то момент останавливаюсь и
дальше не хочу. Возникает потребность поберечь себя и читателя. Пред-
лагаю сокращения, указываю на непонятность для аудитории некото-
рых строф:
– За разъяснениями надо обращаться в специальные справочники!
Миша молча сгребает листы:
– Дети разберутся!
Я понимаю, что сейчас должна проявить внимание и терпение, но...
иду на кухню и принимаюсь за приготовление ужина.
Спорим из-за уголовного жаргона, который я требую убрать - либо,
в крайнем случае, делать сноски. Сходимся на компромиссах. Теме еще
нужно вылежаться, отстояться, на это потребуются годы.
В поисках энергетики стиха поэт ищет новые выразительные сред-
ства, появляются словообразования типа: «слепо-зряще», «вожделю-
бы», «всезапойные катастрофы», «со зрачками-зонтами», «крестико-
звезды»...
(Сейчас искала это словосочетание и прочла в стихотворении конца
80-х: «На лице моём синем-пресинем СТАВЯТ крестико-звезды, Россия».
Заметьте, тогда поэт ещё выводит Россию из-под удара, обращается к
ней как бы жалуясь. Пока ещё она - высшая инстанция: кто-то ставит
крестико-звезды, а она, Россия, должна рассудить. Через несколько лет
он поправит: «СТАВИТ крестико-звезды РОССИЯ», без запятой в середине
строки).
Пока для него самое страшное - «слепо-зряще и жутко реял идол во-
ждя», «садистские дознания в подвалах» и смак, с которым «дяди» из НКВД
ломали подросткам кисти рук. Пройдет немало времени, прежде чем поэт
придёт к выводу:
«Не в сталинщине только дело - народный зверь сжирал свое нутро».