Список
Шрифт:
Сэму Бакли было страшно. Страшно так, как не было ни разу за те два десятка лет, что он работал в исправительном заведении Ист-Пойнт. Он впервые полностью утратил контроль над ситуацией в своей тюрьме. Он проводил свое личное расследование и, по меньшей мере, не отставал от федералов; в сущности, они были тут совершенно лишними, эти двое нежных агнцев из поднебесья, вопрошающих то о дружбе, то о теплых отношениях… где? здесь, в тюряге! И он прекрасно понимал, что творится несусветное. Сами заключенные, без помощи извне, никак не могли осуществить эти два убийства — убийства лучших людей, преданных,
Да против него, директора тюрьмы! Это первое, что приходит на ум.
Но мухи… Эти чертовы адские мухи…
Мистика какая-то. Вот так и поверишь в то, что это призрак Нича бродит по тюрьме. Прямо как у Шекспира.
У Сэма Бакли голова шла кругом.
Но одно он понял сразу: Рока выпускать из рук нельзя.
Если это заговор, значит, Рок знает, кто с воли в него входит.
А если… прости, Господи… если, паче чаяния, тут и впрямь шуруют выходцы с того света, то он, Сэм Бакли, почти наверняка у них под прицелом. Так ли, этак ли — именно он под прицелом. Но Рок, который все время цапался с Ничем, тоже наверняка входит в этот самый список. И если в последний момент позволить Року убраться куда-то в безопасное место, призрак Нича… — прости Господи, ну не верю я в это, не верю, но как-то предусмотреть должен, ведь я еще нужен моим детям и жене!.. — призрак Нича может очень разгневаться. И на кого тогда падет гнев этого ублюдка? Да опять-таки на меня, на Сэма Бакли!
А вот если, наоборот, отдать ему Рока, если помочь ему доконать Рока… может быть… Может быть, и минет меня чаша сия…
Ох, каким языком я заговорил, прости, Господи! Что это я…
Да, руки дрожали, и пальцы слушались плохо. Бакли только с третьей попытки сумел вставить ключ в замочную скважину и открыть дверь.
— Прошу вас, госпо…
Его прервал слитный, басовитый гул тысяч внезапно потревоженных мух. Тягучий черный буран взметнулся с рыхлой, слитно шевелящейся горы.
И запах.
— Господи Иисусе… — прохрипел Сэм Бакли, пятясь.
Молдер едва успел поддержать пошатнувшуюся Скалли под локоть.
В кабинете директора исправительного заведения Ист-Пойнт, в директорском кресле и за директорским столом сидел полный суетливых личинок, до краев наполненный ими, будто рисовый пирог — белыми зернами, изъеденный, вспухший, безголовый охранник Фармер.
— Да, — несколько ошеломленно произнесла Скалли, — поразительная библиотека.
Книги Нича Мэнли занимали не менее двух полок. И что это были за книги! Вряд ли средний добропорядочный американец даже слышал про такие. Декарт, Сартр, Фрэнсис Бэкон, Тибетская книга мертвых… Ну, разумеется, Коран, Библия, Веды…
«Это действительно был очень умный человек», — подумала Скалли, ведя пальцем по корешкам.
«Многознание уму не научает», — подумал Молдер, листая папку с пухлой рукописью Нича.
— И при том — грабежи в магазинах, — сказала Скалли.
— Да, — сказал Молдер.
— И, возможно, убийство.
— Именно.
— Наверное, — задумчиво проговорила Скалли, — как это ни горько признать, творческие способности действительно
— Я поверю в эту байку, когда ты докажешь, что Эйнштейн был серийным убийцей, Швейцер на досуге насиловал монашек, а Достоевский обирал сирот, — с какой-то необычной для него резкостью ответил Молдер. — Потому, мол, и писал про слезинку ребенка с таким знанием дела и так прочувствованно.
— Молдер, — ответила Скалли, чуть покраснев, — подчас ты бываешь просто невыносим.
— Надеюсь, не слишком часто? — кротко спросил напарник. — Вот послушай, — он от-листнул только что перевернутую страницу назад и стал читать: — Я вернусь к началу, которое следует за концом, и снова начну путешествие, назначенное для душ праведных. Я — Господь. Я — Повелитель Вселенной. Для меня нет смерти, а есть лишь вечная жизнь.
— Откуда это? Какой-то апокриф?
— Представь себе — всего лишь Наполеон Мэнли, написано в 1994 году. Здесь такого текста на сотни страниц, — он закрыл папку и отложил ее на стол, — Есть ссылки на индуистские трактаты, розенкрейцеров, Заратустру… Похоже, воскрешение, или просто бессмертие, стало его навязчивой идеей.
— Но это же значит, что он оказался в состоянии и впрямь воскреснуть, Молдер!
— Само по себе — конечно, не значит. Но, учитывая все то, что происходит… Может, он знал то, чего не знаем мы?
— Например, тайный пароль на вторичное открытие врат? — иронически уточнила Скалли.
— Или даже иначе… просто понял что-то такое, что мы давным-давно знаем, но не понимаем. Воспринимаем просто как слова…
— Что ты имеешь в виду?
— Скалли, всякая серьезная мировая религия одним из основных своих моментов имеет веру в загробную жизнь. Так или иначе, в той или иной форме. Переселение душ, перевоплощение, воскресение на том свете, воскресение телесное после Страшного Суда… Не может быть, чтобы миллионы… миллиарды людей так фатально ошибались из века в век.
— Прости, Молдер, но про переселение душ в катехизисе ничего не сказано.
— Однако и в христианстве душа бессмертна, а смертна лишь ее плотская оболочка. Мне не дает покоя одно противоречие. Нич мнил себя Богом, для Бога нет никаких сроков, никаких пределов, верно?
— Разумеется.
— Тогда почему он сам себе установил крайний срок свершения мести? Сорок дней… Это нелогично.
— Нелепо ожидать логики от человека, который с минуты на минуту ждет, что сквозь него пустят разряд в несколько тысяч вольт.
— Но его речь наверняка, наверняка, Скалли, была продумана заранее.
— И что такое сорок дней?
— Это срок, на протяжении которого душа умершего еще пребывает здесь, на земле. Срок ее последнего испытания, после которого она либо опускается в ад, либо поднимается в рай. Срок ее последних, самых страшных искушений. В православии, насколько я помню, этот период называют воздушными мытарствами.
— О Боже! — простонала Скалли. — Вот только православия нам сейчас не хватало! Нич не очень-то похож на русского, а, Молдер?