Сплоченность
Шрифт:
Пот катился по лицу Поддубного. А Камлюк, глядя на него, распаренного и запыхавшегося, не спешил закончить разговор.
— Я очень зол на тебя, черт бы тебя побрал. Люди в отряде отличные, а на месте закрепиться никак не можете.
— Да ведь фашисты вон как прут, Кузьма Михайлович!
— На всех прут, но не все ведь такие удальцы, как ты. Ох, Поддубный, Поддубный…
К ним подошел Сенька Гудкевич.
— Звонит Струшня, просит вас, — сказал он Камлюку.
Все двинулись к штабу, находившемуся в третьей от выгона хате. Штаб здесь разместился только
В штабе сидела одна радистка. Увидев Камлюка, она порывисто вскочила со скамьи, сняла с головы наушники. Глаза девушки были красные от недосыпания. Она торопливо подошла к телефону и стала вызывать Калиновку:
— «Сосна»! «Сосна»!.. Это «Ветер». Будете говорить.
Камлюк взял трубку.
— Пилип? Ну, чем порадуешь?
— Ничем. У меня здесь связные из отрядов Зорина и Ганаковича. Печальные вести привезли. Зорин тяжело ранен, отряд понес большие потери. Левый фланг Злобича выручает…
— А что у Ганаковича?
— Еще хуже. От Буды его оттеснили, около Заречья бьется.
— Вот так дела…
Камлюк не проговорил, а как-то выдохнул из себя эти слова. И все присутствующие в штабе поняли, что с отрядом Ганаковича произошло что-то неладное.
— Где Мартынов? — помолчав, спросил Камлюк у Струшни.
— Тут. Только что закончил формировать рогу из местного населения. Собирается побывать у Ганаковича.
— Хорошо. Пусть захватит с собой часть людей из новой роты. Передай, чтоб от речки — ни шагу… Из Родников звонили?
— Связь испорчена диверсантами. Дружинники двух поймали.
— Ишь, подлецы… Так, значит, неизвестно, что у Злобича?
— Почему? Известно. Связной оттуда только что был. Там все хорошо. Борис горит от нетерпения, глядя на город.
— Представляю себе. Ну, скоро успокоится, — сказал Камлюк, взглянув на свои ручные часы. — Алло! Алло!.. Струшня!.. Что там у тебя? Бомбят?.. Алло!.. — и, не услышав больше ни слова, раздраженно повесил трубку.
В штаб влетел Юрий Малютин, весь залепленный грязью, с забинтованной рукой. Лицо его блестело от пота, глаза возбужденно горели. Он в упор уставился на Поддубного и, заикаясь, сообщил:
— Ко-о-мандир кашей роты по-о-г-гиб! Гитлеровцы в лес в-в-ворвались. Танки обходят нашу о-о-оборону…
Поддубный взглянул на командира взвода из комсомольского отряда и приказал:
— Идите на выручку. Только быстрей, пока рота не выбита из леса. Дорогу знаете?
— Нет.
— Так я же с ними пойду, — сказал Юрий.
— Ты ранен, тебя в санчасть надо, — и Поддубный взглянул на руку Малютина, на повязку, с которой каплями стекала кровь. — Сходи… Хоть перевяжут хорошо…
— Санчасть не к-коза, не убежит… Там и без меня хватает. Я с-сам могу… Вот только бы б-бинт новый.
Камлюк достал из своей сумки индивидуальный пакет и протянул Малютину.
— С-спас-сибо, Кузьма Михайлович. Прос-с-стите…
— Бери,
— Это правда.
Радистка подошла к Малютину, намереваясь перевязать ему руку, но он отказался;
— Н-некогда. По дороге с-сделаю, — и вышел вслед за командиром взвода.
Камлюк проводил Малютина теплым отцовским взглядом.
— С такими хлопцами, Сергей Прохорович, не только до сумерек можно продержаться, — проговорил он с гордостью и после минутного раздумья спросил у Поддубного: — А где же твой комиссар и начштаба?
— В ротах.
— Сходим и мы в подразделения. Посмотрим, как тут у тебя дела поправить, — он направился к двери, на ходу бросив Сеньке Гудкевичу: — Позаботься о лошадях, если мотоцикл не наладишь. Через час поедем.
12
Понурая сидела Надя на днище перевернутого ведра и чистила картошку, безучастно глядя на шелуху, которая извилистыми лентами ползла из-под лезвия ножа. Рядом с Надей, занятая такой же работой, примостилась на сухих поленьях Ольга Скакун.
Девушки работали молча, время от времени исподлобья поглядывая на походную кухню, что разместилась под вербой шагах в двадцати от них. Эта кухня беспрерывно дымит и дымит, измотала все их силы. Руки уже онемели от работы; как сели они здесь на рассвете, так, согнувшись, и сидят целый день.
Все началось с той минуты, когда им на выгоне скомандовали «стой».
— Где вы шатаетесь? — спросил у них тогда Бошкин, опустив автомат.
— На поле были, лен расстилали, — не ожидая, пока Надя опомнится, нашлась Ольга.
— Хорошо же ты нас встречаешь, — придя в себя от неожиданности, проговорила Надя. — Люди при встречах руки протягивают, а ты — автомат…
— Не узнал, темно… А если бы и узнал, ничего не могу сделать — я на посту… Моя обязанность — задержать.
— Какой ты старательный… — Надя усмехнулась про себя. — И злой какой!.. Что с тобой? Вернулся в родную деревню и не рад?
— Какая она родная? Кроме тетки, у меня тут никого из родных… да и тетка стала такой, будто ее что-то оглушило. Боится рассказать, что и как тут было без нас. Все ей партизаны мерещатся… Чудачка! Думает, что они могут еще вернуться… — Бошкин сплюнул себе под ноги и со злобой добавил: — Эти партизаны натворили здесь делов! Я вижу, как они нашпиговали людей… Что ж делать с такими людьми? Только стрелять, душить, жечь!
— Что ты говоришь?! Страх! — перебила Федоса Ольга. Она слегка толкнула Надю под локоть: мол, слушай и учись, как надо разговаривать с таким человеком. Льстиво, с нотками обиды в голосе, она продолжала: — Эх ты, не встретила тебя с приветом какая-то беззубая бабушка, ты и губы надул… При чем тут мы? Знал бы ты, как часто вспоминали тебя некоторые наши девушки.
— Вспоминали? — переспросил Бошкин с любопытством. — Что ж, и я вспоминал вас.
— Трудно поверить, — покачала Ольга головой. — К своей Ядвиге ты, наверно, так прикипел, что больше ни о ком и думать не хочешь.