Спрут
Шрифт:
— Нам с тобой нечего начинать заново! Наступило тягостное молчание. Потом Эльзе простонала:
— Значит, ты меня бросишь!
— Но, Эльзе, будь же рассудительна: сейчас нас обоих слишком сильно мучают угрызения совести, мы затаили слишком много взаимных обид. И хотя мы стараемся подавить их, достаточно любого пустяка; чтобы они, каждый раз все возрастая и усиливаясь, вновь прорвались наружу. И рано или поздно мы все равно опять станем врагами.
— На деле выходит, — прокомментировала она, — что ты не хочешь даже попробовать.
Каттани не смог сдержать раздражения.
— Да можешь ты, наконец, понять или нет, — повысил он голос, — что наше супружество умерло и похоронено?! Между нами все кончено. Понятно?
И тут позади них раздался отчаянный вопль Паолы:
— Не-ет!
Выйдя из кабинета врача и подойдя сзади к родителям, она услышала конец их разговора.
— Не-ет! Не-ет! — продолжала кричать Паола. Она пустилась бегом от них по коридору, выскочила в парк и стремглав помчалась по газонам. Отец кинулся вслед за ней.
— Подожди! Я тебе все объясню!
Догнав, он пытался удержать ее, но девочка вырывалась и истерически кричала. Лицо ее было мокро от пота, глаза вылезали из орбит.
Отец попытался взять ее на руки, но она выскальзывала, как угорь, и, задыхаясь, хрипела:
— Не смей до меня дотрагиваться! Не трогай платье! Оставь меня!
Отец снова внушал ей ужас. Он вновь у нее ассоциировался с тем, кто совершил над ней насилие. Провал в прошлое. Врач дал девочке успокоительное. Потом пригласил родителей и призвал не падать духом.
— Такие кризисы, — сказал он со своей швейцарской невозмутимостью и уверенностью, — неизбежно будут повторяться. Но не надо отчаиваться. На этот раз причиной явились вы сами, а в следующий заставить ее вновь пережить этот кошмар может что-нибудь другое — неизвестно что, любой повод. И сказать, когда девочка обретет нормальные реакции, пока невозможно.
Врач вернулся к Паоле и сел рядом с ней. Девочка уже успокоилась, только глаза у нее еще лихорадочно блестели, как это бывает после некоторых лекарств.
— Послушай, — сказал ей врач, — с тобой хочет посекретничать мама. Она говорит, что ей надо тебе кое-что объяснить. Ты хочешь ее видеть?
Паола молчала. И прикрыла глаза. Врач погладил девочку по голове.
— Хорошо, — проговорил он, — значит, сегодня тебе не хочется. Я скажу маме, что ты хочешь поболтать с ней завтра. А теперь отдыхай.
Ночью Паола вдруг проснулась. Глаза у нее были широко раскрыты. Она встала с постели, взяла на руки мишку, которого отец купил ей на автостанции, и вышла из палаты.
Пройдя весь коридор, подошла к выходу. Толкнула тяжелую дверь, и взору ее открылась сверкающая огнями Женева.
На следующее утро садовник сделал страшное открытие. В большой чаше украшавшего парк клиники фонтана плавало тело девочки. Рядом плавал медвежонок — то медленно приближался к струе
Конец банкира
Пассажиры толкались в коридоре вагона, надрываясь от тяжести перевязанных веревкой дешевых картонных чемоданов. Другие только вылезали из купе, стараясь втиснуться между ними. Поезд замедлил ход, громко заскрипел тормозами и с резким толчком остановился.
«Трапани, — прохрипело радио. — Станция Трапани».
Каттани протолкался к выходу. Он шагал быстро, несмотря на тяжесть чемодана. Подошел к такси. Навстречу бросился шофер, взял чемодан и положил в багажник. Комиссар дал свой прежний адрес и, нахмурившись, стал глядеть на мелькавшие за окном дома. Улицы заливал золотистый солнечный зной.
Такси миновало небольшую круглую площадь и свернуло на узкую улочку, задавленную безобразными высокими серыми домами. Каттани вспомнил, что сразу за ней, вблизи от дома, есть нечто вроде небольшой площади, на которой находится бар. Он еще не завтракал и решил перекусить.
— Я сойду здесь, — сказал он таксисту.
В баре неожиданно наступила тишина. Протянув руку за кофе, Каттани случайно слегка задел локтем какого-то старика, и тот отпрянул, словно его ударили током.
Войдя в свой подъезд, Каттани, понурив голову, сел в лифт. Он ничего не хотел вокруг видеть. Каждая мелочь вызывала воспоминания, ножом пронзавшие сердце. На дверях еще была табличка с его фамилией. Он открыл дверь в квартиру, ударила волна застоявшегося воздуха.
Он распахнул все окна. Мебель стояла по своим местам, но казалась какими-то старыми ненужными ящиками. В комнате дочери со шкафа на него смотрели веселыми глазками два плюшевых клоуна. В углу лоджии он обнаружил пластиковый мешочек, полный тюбиков масляных красок — воспоминание об увлечении жены живописью.
Каттани не хотел ни о чем вспоминать. Внутри себя он ощущал пустоту. Словно только сейчас осознал, что всего за каких-то несколько месяцев жизнь его так круто изменилась. Поглядел на себя в зеркало, и ему показалось, что он лет на десять постарел. «По мне проехали катком, — подумал он. — Сплющили, как железный лом».
Под вечер неожиданно зазвонил телефон.
Он настороженно поднял трубку и несколько секунд молчал, прежде чем сказать:
— Алло.
— С благополучным возвращением!
Он узнал голос Ольги Камастры.
— А, это вы, — отозвался он. — У вас что — специальные радары, чтобы следить за мной?
Та рассмеялась.
— Вы не знаете этого города, — сказала она. — Новости здесь распространяются с фантастической быстротой. Вы приехали, чтобы здесь остаться?
— Это мое дело, — грубо ответил он. — Вы меня извините, но у меня нет никакого желания разговаривать. — И повесил трубку.
Через несколько минут вновь раздался звонок. Это опять была графиня Камастра.