Среда обитания
Шрифт:
– Ты о чем, мама?
– удивился Игорь Васильевич.
– Я тебе, Игорек, никогда не говорила, вы ведь с Володей и после войны дружили. Когда Баринов уезжал забирать Володю из деревни, я ведь на окопах была. Под Колпином. А его еще раньше просила - поедешь за сыном, и моего забери. Нет, не забрал. Место в машине под вещи берег. Да разве их сбережешь, вещи-то! Людей сберечь не смогли.
И Виктор Евграфович, и отец Корнилова погибли на фронте.
Мать вырвалась за Игорем в самый последний момент - они уезжали с Сиверской последним поездом. Не посади их до станции какой-то сердобольный шофер в битком набитую полуторку, остались бы они под немцем.
Уже после войны, разговаривая с людьми, которые воевали в тех местах, Игорь Васильевич узнал, что через час после их отъезда немецкие мотоциклисты примчались на станцию. Последний пассажирский поезд, на котором они уехали, еще стоял у платформы и пассажиры штурмовали вагоны, а немцы уже ходили по домам на окраине Сиверской и в Белогорке, опознавая переодетых красноармейцев по стриженым головам.
Дареный велосипед Корнилов оставил Натке. Ей уезжать было некуда. Отец воевал на фронте, мать больна.
Летом сорок пятого Корнилов снова приехал в Грязно. Деревня выглядела заброшенной, несколько домов сгорело. Сгорел и дом Голубевых. Ни Наташи, ни ее матери Корнилов не нашел. Их, как и половину других жителей, немцы угнали на Запад.
Через несколько лет он встретил Натку Голубеву на областной комсомольской конференции. Они поженились, когда Корнилов закончил юрфак, и лето провели в Грязно, купаясь в обмелевшем Оредеже, загорая на красивой поляне с чудным названием Дунькин угол.
"Как все это было давно, - с грустью думал Игорь Васильевич. Столько воды утекло в холодном Оредеже, а память хранит эти дни, да, именно, дни - не годы, не месяцы. Эти счастливые теплые дни". И еще он подумал о том, что сколько раз бывал в тех местах, а ни от кого из местных не слышал о том, кто обитал здесь до революции.
С Наташей они прожили только пять лет. Она погибла от руки бандита, когда Игорь Васильевич работал в поселке Рыбацкое инспектором уголовного розыска...
19
Участковый инспектор Мухин ожидал их при въезде в деревню.
– Знакомьтесь, старший лейтенант, - сказал Корнилов, когда Мухин сел в машину рядом с Николаем Николаевичем.
– Художник Новицкий, лауреат Государственной премии. К вам, в Орлино, наверное, не часто такие знаменитости заглядывают?
Мухин пожал протянутую художником руку и смутился, не зная, что ответить подполковнику.
– Он у нас большой специалист по древнерусской живописи, - продолжал Игорь Васильевич.
– А вот сейчас в сомнении. Говорит, не может в Орлинской церкви старинных икон быть.
– Так ведь я, товарищ подполковник, с чужих слов. Может, и врут люди.
– Ну-ну! Зачем же так - не могут врать все люди разом.
– Вот по этой улочке, - сказал Мухин шоферу, когда машина подъехала к перекрестку.
– Там дорога, правда, неважная. Никак сельсовет не раскачается.
– Похоже было, что Мухин остро переживал за плохую дорогу. Грузовики в распутицу все разбухали, а летом времени не нашли, чтобы подправить.
– Верующих у вас много?
– поинтересовался Николай Николаевич.
– Нет, товарищ Новицкий. Старухи только.
– А молодежь все сплошь атеисты?
– улыбнулся художник.
– Да не то чтобы атеисты. Ездят иногда девчонки в Сиверскую церковь. Там поп красивый. А вот мужики - нет.
– Пьют небось мужики, - проворчал Корнилов.
Наверное, чтобы занять паузу, Мухин улыбнулся и сказал:
– Был у нас тут в соседней деревне, в Лампове, один мужик - верующий. Пров Семьенов. Старовер. У них там молельный дом. Так и он перестал к службе ходить. С ним такая история приключилась. Семьенов в пожарке на дружногорском заводе работает. Придет со смены, отсыпается. А в молельном доме в колокол как ударят! Бьют без умелости, ровно в набат. Семьенов, конечно, вскочит, как шальной, и на улицу! Где горит? Так привыкнуть к ихнему колоколу и не смог. Просил баб, найдите нового старосту. Да где его нынче найдешь? Вот и стал дядя Пров атеистом.
Николай Николаевич расхохотался.
– И ушел из староверов?
– Ушел. А в Сиверскую, в православную, говорит, ездить далеко. Мухин сдержанно улыбался, довольный, что развеселил художника.
– А вот и церковь наша, - он посерьезнел, нахмурился.
– Тут все и произошло.
Нахмурился и Новицкий. Когда они вышли из машины, художник сказал:
– Эх-эх-эх, товарищ начальник, до чего же вы тут довели это сооружение. Ведь еще года три-четыре - и развалится храм. Конечно, не бог весть какой архитектурный памятник, но красиво как поставлен в парке. И озеро вдали блестит.
– Вы Мухина-то не расстраивайте.
– Корнилов вздохнул полной грудью, подставив лицо ласковому осеннему солнцу.
– Лучше потеребите товарищей из Общества по охране памятников.
– Если бы у них одна эта церковь была! Объектов много, а денег... Новицкий сделал красноречивый жест.
– Ладно. Давайте делом займемся, - сказал подполковник.
– Кто нам церковь откроет?
– Сторож совхозный, Баланин. Да вот и он.
– Участковый инспектор показал на согнутого недугом старика, стоявшего в сторонке, под раскидистой липой.
– Прохор Савельич!
– крикнул он.
Старик не спеша подошел, поздоровался. Глянул снизу вверх на Корнилова. Подполковник отметил, что глаза у старика были совсем молодые, синие, не выцветшие. "Оттого, что он все время вниз, в землю смотрит, что ли?" - подумал подполковник.
– Чем могу?
– спросил Баланин.
– Храм отворить?
– Открой, дядя Прохор, пожалуйста, - попросил Мухин.
– Товарищ подполковник из Ленинграда приехал, с милиции. А товарищ Новицкий художник.
Прохор Савельич скосился на Новицкого. Губы его расплылись в улыбке.
– Знаем, знаем, - сказал он.
– У меня дома две картинки ваших висят, Николай Николаевич. Репродукции.
– Он быстро открыл амбарный замок, растворил дверь.
– Две картинки?
– обрадовался Новицкий.
– Вот не ожидал. Польщен, знаете ли. А какие?
– он остановился на пороге церкви и заинтересованно смотрел на старика.
– "Лужская степь" и "Веранда".
– Прохор Савельич посторонился, пропуская в церковь Корнилова и участкового инспектора.
– "Веранда", знаете, там, где рябина на столе.