СССР
Шрифт:
Развернулся и в том же темпе пошел дальше.
Дима растерянно посмотрел ему вслед и отправился искать того, кто объяснит ему, что стряслось. Но все знакомые ребята, которых на улицах было как в праздник, почему-то реагировали на Димку не лучше Валерки. Лишь через полчаса Маклаков напал на работягу с первого участка, переведенного с энской площадки полтора месяца назад и потому незнакомого. И последним в Союзе узнал, что его заветная мечта сбылась и его дело победило.
Союза больше нет.
***
А
4
Мой адрес – не дом, и не улица,
Мой адрес Советский Союз.
Рычев долго отказывался ехать со мной, наконец согласился, оговорившись, что надо обойтись без тональности вечера воспоминаний. Я и сам не намеревался кричать: «А помните, как мы вас здесь с жильем разыграли!» или: «А вот тут у нас грейдер утонул, четыре троса порвали, пока его вытащили!»
И вроде поначалу удавалось обходиться без похоронности. Все равно хватило Рычева ненадолго.
На первой площадке он был молодцом. В опечатанные цеха соваться не стал – да и чего туда соваться, половину оборудования уже выкорчевали и оттащили на железнодорожный терминал, оставшуюся часть, в основном тяжелые станки и спецоснастку, законсервировали наглухо и чуть ли не жидким пластиком залили до момента, когда будет готова принимающая площадка в Омске. Мы прошли по опоясывающей корпус галерее, Рычев сунулся было к балке с краном и комплексом точечной сварки, оглянулся на меня и передумал. Я даже испугаться не успел.
Рассыпая эхо по задавленному тишиной корпусу, благополучно спустились к линии приемки. Я думал, Рычев пройдет ее до финиша и непременно выразит сожаление в связи с демонтажом участка ОТК. Но нет, он, сунув руки в карманы, огляделся по сторонам и спросил:
– Галиакбар, на момент остановки что с выполнением плана было?
– Под триста процентов, – сказал я. – Двадцать семь платформ, полсотни движков. Почти вся перспектива следующего года.
– И это при том, что последние два месяца денег вообще не поступало?
– И это при том, – повторил я.
Рычев цыкнул зубом и сказал:
– Пошли, наверное, на вторую.
На второй было чуть повеселее и всяко людней, так что мне не пришлось снова сооружать корявую схему «союзник»–рация–«союзник», чтобы войти, не подняв при этом тревогу всесоюзной громкости. Характерно, что сперва я подумал именно «всесоюзной», потом поправился: «Теперь надо говорить "федеральной"». Но это была такая смехотворная глупость, что я тут же сердито вернулся к подлинному варианту.
Тем более что ребята на второй
Викторов радостно поздоровался – со мною двумя руками, запомнил все-таки, а с Мак Санычем аккуратно и мяконько.
Все вообще смотрели на Рычева с сочувствием, как на осиротевшего соседа, отводили глаза и чуть не по голове подходили гладить. Орать на них было не с руки, приходилось мириться – но неудивительно, что Рычев так быстро свернул программу последнего обхода.
Вторая площадка, в отличие от первой, клепала продукт до последнего, так что оба участка сдачи были заставлены «кипчаками» разной степени готовности, будто картинка из учебника технической эволюции. Вокруг хороводились ребята при платформах: грузили и потихонечку выталкивали в сторону ветки железной дороги.
Рычев подошел к совсем раздетому началу шеренги, погладил сверкающий каркас.
– Куда, в Томск?
– Нет, – ответил Викторов и тоже провел пальцами по остову, – в Томск предпоследняя готовность идет, вон тот десяток. А эти четыре в спеццентр при НИИАТ отправляют, откуда Валенчук в свое время ушел.
– А он не возвращается разве? – быстро спросил я.
– Думает пока, – подавив вздох, сказал Викторов. – Ну а пока он думает, они, значит, изучать намерены. Чтобы самим быть готовыми и умелыми, если он не надумает.
– Терминатор, блин, – сказал нервный жилистый парень со шрамом, Паршев, кажется.
– В смысле? – не понял Викторов.
– Ну, в кино там Терминатора восстановили по руке, которая только и осталась. Потом целую расу роботов сделали. Потом они восстали и людей перебили.
– Герасимов это называется, – назидательно сказал Рычев. – Когда по руке или лобной кости ушедшую расу восстанавливают.
– А потом «кипчаки» восстанут и перебьют всех врагов, – сказал Паршев, глядя в пространство.
Я хмыкнул, похлопал по ажурному сплетению балок и сказал:
– Ладно, грузите. Мак Саныч, теперь в НТЦ или на третий?
– Все, Алик, дальше сам.
Он за руку попрощался со всеми, до кого дотянулся, отсалютовал дальним – те ответили кивками – и решительно пошел к дальним воротам, у которых мы оставили машину.
– Думал по городу на вагончике прокатиться, на берег выйти, но нет. Не могу я.
– А я, значит, могу? – спросил я.
Рычев остановился и издали посмотрел, как каркас въезжает на поводящую боками платформу.
– А я, значит, могу, – с некоторым удивлением сказал я. – Ладно, митинг на четыре назначен. Малый совет до того проведем?
– А смысл? – спросил Рычев.
– Блин.
– Ну ладно, ладно. Часа нам хватит.
Я хотел привести какую-нибудь пословицу, но все они были больно уж тягостными, потому повел плечом. Синдром прикушенного языка: больно, глупо, шипение вместо слов и зализывать нечем.