СССР
Шрифт:
– Не то слово, – сказал я, поняв, что уже пора приступать.
Дашка приподняла брови и нехорошо оживилась:
– А что, она с тобой чувствами поделилась?
– А чего я здесь, думаешь?
– А чего ты здесь?
– Даш. Я сейчас буду говорить довольно странные вещи. Прошу: выслушай до конца, ладно?
– Так. Интересно.
– Ладно?
– Ладно. А как я пойму, что конец? – поинтересовалась Дашка вроде бы всерьез, но в глазах ее скакнул знакомый зеленый черт.
– Уф. Поймешь. В общем, во-первых, я пришел просить прощения. Даш, ты прости меня, пожалуйста, что допустил такую ситуевину. Это еще не конец, позволь я договорю. Значит, я не думал, что так серьезно, и не было у меня такого раньше – да и слишком ты красивая, честно говоря. Это во-первых. Во-вторых, я дико люблю Эльку. Прости, это нельзя никому говорить, но без этого дальше, то есть в-третьих, неправильно прозвучит. Так. В-третьих, в данный момент я разведен и пришел делать тебе предложение. Только оно довольно гнусное, мне кажется, так что можешь послать сразу. Вот.
– Это конец? – выждав, осведомилась Дашка.
– Ну да.
– Как-то я по-другому его себе представляла. А что за предложение-то?
– Ну как... – Я даже растерялся. – Какие предложения обычно делают? Примерно такое, только гнусное, – я же говорю.
– Камалов, ты не говоришь, а, извини, бычьи яйца крутишь. Объясни толком.
И я наконец объяснил.
Дашка слушала не то что внимательно, а так, будто я описывал способ ее казни. Ну чем-то похожим я и занимался.
Когда я заткнулся, Даша некоторое время рассматривала меня как закопченную гравюру. Затем встала, развернулась к стойке с чайниками, сунула руку под поролоновый подол, рассеянно вытащила ее, развернулась ко мне, уперлась поясницей в стойку, неторопливо скрестила руки на груди, да еще ноги скрестила. С точки зрения прикладной психологии позиция обещала мало хорошего. Эстетически все было по-прежнему совершенно.
Победила психология.
– Значит, Элька воспользовалась правом на развод, который ты ей делегировал, еще когда вы женились, так? Сказала вот это слово три раза, и с тех пор вы считаетесь разведенными? Так?
– Так.
– То есть с января, с момента ее отъезда?
– Именно.
– И тогда, в кабинете, ты был уже разведенным. Так?
Я кивнул.
– Так чего же ты, гад ползучий, кобенился?
Я вздохнул и сказал:
– Ну, как бы в трауре был.
– Он, значит, в трауре, принц, а остальные, значит, цветут, пахнут и на передок слабые. Красавец. А теперь, выходит, траур кончился, ты любишь Эльку прям до дури, но вот эта самая разновидность развода, которую она включила, эта разновидность действует, пока потерпевшая сторона еще раз с кем-то не трахнется? Так?
– Нет, не так. Даша, я же объяснял. Не трахнется, а поженится. После обычного talaq стороны могут сходиться заново без всяких там. Тройной talaq утрачивает силу только после того, как разведенная жена выйдет за другого мужчину. Стало быть, и наоборот. И этот брак может быть без секса вообще – это уж как стороны договорятся.
– То есть ты зовешь меня в жены и хочешь сразу договориться, трахаться или не трахаться?
Настал мой черед изучать елку за окном.
– Камалов, я вопрос задала.
– Ну, типа того.
– Краса-авец, – протянула Дашка с восхищением. – А почему я-то? Почему не Нина Ивановна?
– Я исходил из того, что я тебе должен, – твердо сказал я.
– Исходил он. А Элька-то знает, из чего ты исходил – и, это, куда ты сегодня пошел?
– Она мне не жена пока. И это не ее дело.
– Ну, хоть что-то.
– Но догадывается, наверное.
– Муж-жик, – с презрением сказала Дашка. – У него ребенок сегодня-завтра родится, а он, значит, позволяет догадываться. Слушай, как интересно у вас, а? Никакого цирка не надо, а, Камалов?
– Ладно, Даш, пойду я, – сказал я и поднялся.
– Сядь, – велела Дашка стальным голосом.
– Совсем-то не бурей, – попросил я, однако сел.
Должен, говорю же.
Дашка еще немного подумала и спросила:
– Хорошо, допустим, я согласна. Что дальше?
– Да не будешь ты этого, все, вопрос снят, дурак я был. Извини.
– Что дальше, я вопрос задала.
– Дальше – ты должна признать, что веришь в единого Господа и Его последнего пророка.
– Магомета, что ли?
– Да.
– Так. Дальше.
– Потом оговариваем условия и читаем niqax – ну, брак по-нашему. У меня есть право расторгнуть в любой момент без причин. У тебя тоже – если это оговорено в условиях.
– А если нет?
– Если нет, то нужны причины: невыполнение условий брака с моей стороны, беспочвенное обвинение в измене, отсутствие физической близости и так далее.
– Так. И ты своим правом пользуешься?
– Да.
– В любом случае, что бы мы ни указали в условиях?
– Да.
– Даже если я буду мыть тебе ноги, ходить в парандже, отсасывать тебе каждое утро и давать в задницу каждый вечер?
Я кашлянул и сказал:
– Это x"ar"am.
– Переведи.
– Значит, запрещено.
– Да ну! – восхитилась Дашка и снова повернулась к чайникам, бормоча что-то вроде: «Вот ведь все предусмотрят, сладострастники, – а зачем нужна дорога, если она не ведет к хараму».
Она выдернула чайник из-под бабы, поискала взглядом чашки, передумала, со стуком поставила чайник обратно на стойку и сказала, не поворачивая головы:
– Пошел вон.
Я к этому давно был готов, потому не стал дожидаться сразу задуманного, похоже, крещендо – оно настигло меня уже на полпути к сапогам.
– Пошел вон, я сказала! – разнеслось по дому и, кажется, по всему Мира до Елового холма как минимум.
Тут, видимо, Дашка обернулась, чтобы врезать мне, допустим, чайником в лоб, обнаружила мое послушливое исчезновение и вопреки ожиданию замолчала.
Я воткнул ноги в сапоги, подхватил куртку и дернул ручку двери, мучительно, до рези в ноге и в ухе, переживая дежавю, – сейчас выйду, а машина блокирована, и рядом пасется урла со стволами.
Дверь оказалась запертой. А открывалась она «союзником», Дашкиным. Когда и зачем она успела включить замок, ума не приложу.
Звать ее было стыдно, ломать дверь – глупо. Бежать до окна – тем более.
Я вздохнул и сел на корточки у двери.
Дашка вышла из кухни через пару минут. Мне не удивилась – еще бы она удивилась. Медленно, ставя ступни по струнке, подошла вплотную и спросила:
– Камалов, я ведь тебе очень нравлюсь.
Я с силой растер лицо ладонями и сказал: