Стадион
Шрифт:
— У меня нет для этого материалов, — растерянно повторил Шартен. — Для такой пьесы у меня нет ни оснований, ни материалов, ни внутреннего убеждения.
— А как было с первой? Тогда у вас было внутреннее убеждение?
Хватаясь за последнюю спасительную ниточку, Шартен сказал:
— В первой пьесе я написал правду…
— Вы в этом уверены?.. Может быть, вы сейчас заговорите о совести? Это, знаете ли, старомодно, но я с удовольствием вас послушаю. А потом мы договоримся о сроках и о гонораре.
— Я сейчас не буду говорить ни о совести, ни о сроках, ни о гонораре… но обещаю вам подумать насчет пьесы.
— Отлично, — согласился Стенли, — решение придет Скорее, чем вы думаете. В этом я нисколько не сомневаюсь.
Шартен молчал. Он смотрел на того же святого. Старик подмигивал ему хитро, по–заговорщицки, и Шартену стало совсем не по себе. Поистине, кто сказал «а», должен сказать и «б»…
Глава шестая
Такси остановилось на улице Горького. Ольга Борисовна Волошина вышла на тротуар, взглянула на серый дом и радостно улыбнулась. Как она любила эти первые минуты возвращения домой, когда каждая давно знакомая мелочь кажется неожиданной, когда каждый камешек приветствует тебя, как друга.
Всеволод Дмитриевич Барков, или, как он сам себя называл, Севочка, вышел из машины, таща за собой два чемодана.
— Донесете, Севочка? — спросила Ольга Борисовна.
— Смешной вопрос, для вас я могу Монблан на Эльбрус поставить.
Севочке было уже за сорок. Он был дальним родственником Волошиной и на правах родственника вмешивался во все ее дела. Иногда он делал это слишком назойливо, подчеркивая свое родство с актрисой, и тогда она не выдерживала, просила неделю или две не появляться ей на глаза. Севочка послушно выполнял приказ, а потом опять приходил как ни в чем не бывало.
Спокойно, не торопясь, наслаждаясь сознанием, что она наконец дома, Волошина открыла высокую стеклянную дверь и поздоровалась с лифтершей. Севочка втащил в лифт чемоданы, нажал кнопку седьмого этажа, а кабина поплыла вверх.
— Что нового в Москве, Севочка? — спросила Волошина.
— Куча новостей! Во–первых, Грамович разошелся с Петровой и, кажется, собирается жениться на Поповой. Говорят, будто Петрова выходит замуж за Сухакцева, а…
— Ох, довольно. Более интересных нет?
— Нет, ничего более интересного нет, — вздохнул Барков. — Впрочем, вру, есть одна новость! В театре решили ставить «Любовь Яровую», и вам придется играть героиню.
— И вы не сказали об этом сразу! — воскликнула Волошина.
Лифт остановился. Севочка щелкнул замком, внес чемоданы в переднюю и деловито спросил:
— Подарок привезли?
— Конечно.
— Бритву?
— Да.
— Не безопасную, надеюсь?
— Нет.
— Чудесно! Считайте меня своим рабом, слугою, просто вещью.
По профессии Севочка был театральным художником, но самостоятельно спектакли не оформлял, а только писал декорации по эскизам. В театральных кругах считали, что лучшего исполнителя, чем Севочка, не найти. Севочка коллекционировал бритвы. Он мечтал собрать триста шестьдесят пять штук, по одной на каждый день года. Никто не мог понять, зачем ему нужна была каждый день новая бритва.
Волошина достала из чемодана подарок. Севочка раскрыл бритву чуть не на лету, как настоящий фокусник, чмокнул сверкающее лезвие и снова спрятал в футляр.
— Мечта! — торжественно заявил он, склоняя лысеющую голову, поцеловал Ольге Борисовне руку, пообещал зайти вечером и исчез.
Волошина вошла в свою комнату и только теперь поняла, как соскучилась по ней. Села в глубокое кресло, взглянула на стены, на маленький туалетный столик с высоким овальным, оправленным в полированную раму зеркалом, на темно–вишневые блестящие дверцы шкафа и улыбнулась. Вот теперь она дома!
Со стен, как добрые знакомые и друзья, на нее глядели портреты. Как хорошо знала она этих женщин, таких разных, таких трудных, но всех бесконечно дорогих. Катерина и хозяйка гостиницы, Кручинина и Маша Прозорова были не просто ее друзьями — в них оставила Ольга Волошина часть своей души, часть жизни. А теперь, значит, Любовь Яровая. Хорошо!
А рядом с фотографиями верные свидетели спортивной славы — треугольные памятные вымпелы и почетные дипломы, взятые под стекло, хрустальные искрящиеся кубки и бронзовые фигуры дискоболов. За пятнадцать лет их немало собралась у рекордсменки мира. Однажды Волошина попробовала надеть все свои медали, полученные на соревнованиях, и долго смеялась, стоя перед зеркалом. Это не напоминало даже новогоднюю елку, потому что на елке все–таки кое–где видна хвоя. Это было похоже на панцирь из больших и маленьких золотых, серебряных и бронзовых кружочков. Волошина посмеялась и раз и навсегда спрятала медали в книжный шкаф под стекло.
Но была у нее любимая шкатулка, которую она часто открывала и задумчиво перебирала и разглядывала хранившиеся там сувениры. В этой шкатулке были спрятаны не драгоценности, а обыкновенные значки, которые выпускаются в странах всего мира во время спортивных соревнований, значки, подаренные друзьями на добрую память. Именно к этой шкатулке прежде всего потянулась рука.
Вот большой значок — в красном эмалевом круге бежит спортсмен, грудью разрывающий золотую финишную ленточку. А на блестящей эмали круга — золотые и серебряные, едва заметные иероглифы. Посмотришь на этот значок, и вспоминается Шанхай, первая встреча с китайскими друзьями, рогатые пагоды китайской столицы, незабываемое прощание на аэродроме, когда китайские спортсмены, за две недели успевшие крепко подружиться с советскими, подарили им эти значки.
А вот совсем маленький, тоже красный, как капелька крови, очень простой значок спортивного клуба рабочих заводов Рено в Париже. Делегация советских спортсменов приехала к ним в гости, и Ольга Борисовна до сих пор с волнением вспоминает эту встречу. Кто–то дознался или прочел в газетах, что Волошина актриса, сказал об этом с трибуны, и весь огромный зал, все молодые и пожилые, веселые и необычайно дружелюбно настроенные рабочие стали требовать песню. Сначала актриса смутилась и растерялась, потом взглянула на своих товарищей, которые тоже аплодировали, и отважилась подойти к микрофону.
Что ж ты ходишь всю ночь одиноко. Что ж ты девушкам спать не даешь? —пела Волошина.
Зал затих, словно замер, слушая простую, берущую за сердце русскую мелодию. Несколько песен пришлось исполнить Волошиной в тот вечер. А на прощанье председатель совета спортивного клуба рабочих заводов Рено подарил ей этот значок.
А вот маленький, похожий на молодой листочек липы, зеленый флажок. На нем даже ничего не написано, но сделан он необычайно тонко и спутать его с каким–нибудь другим значком невозможно. На соревнованиях в Будапеште к Ольге Волошиной подошла индийская девушка в странной белой одежде, похожей на плащ или покрывало, быстро, чтоб никто не видел, приколола ей этот значок и скрылась. Потом товарищи объяснили, что это эмблема почти тайной организации индийского женского спортивного общества.