Стадион
Шрифт:
Глава четвертая
Нина Сокол познакомилась с Илоной Сабо в самом начале берлинских соревнований, когда венгерских и советских спортсменов поселили вместе в большом, когда–то роскошном отеле «Адлон» близ Бранденбургских ворот. Отель «Адлон», один из самых крупных и фешенебельных берлинских отелей, во время войны был почти разрушен миной, брошенной с американского самолета, и до сих пор не восстановлен целиком. Спортсмены получили в свое распоряжение целый этаж в восстановленной части, и длинный коридор заполнился веселым шумом и смехом.
Через несколько часов приезжие знали друг друга по имени, успели узнать, кто каким видом спорта занимается, кто где учится или работает.
Знакомство началось с того, что Нина, увидев Илону в первый раз, была поражена ее внешностью. Ей еще не приходилось видеть такой яркой, а главное, такой оригинальной красоты, заключавшейся не в классической правильности черт лица, а в красках, которыми одарила девушку природа. У Илоны были темные, почти черные волосы, матово–розовая, необычайно нежного оттенка кожа, четко очерченные алые губы и ярко–синие глаза, такие большие и такие синие, как вечернее небо над горами, когда только что зашло солнце и вот–вот заблестят первые звезды.
Встретившись с ней впервые, Нина застыла на месте от удивления. Илона весело рассмеялась. С этого и началась их дружба.
В коридоре отеля «Адлон» было нечто вроде небольшого холла — там стоял диван, несколько кресел и столик с фарфоровой вазой, наполненной цветами. После ужина девушки встретились в этом уголке и попытались поговорить. Нина немножко говорила по–немецки, а Илона знала несколько слов по–русски и с грехом пополам объяснялась по–немецки. Сперва они больше смеялись, чем разговаривали, но постепенно, как всегда бывает в таких случаях, у каждой из них появилось больше слов, и фразы составлялись легче.
На второй вечер они уже хорошо понимали друг друга, и тогда выяснилось, что у них много общего.
Скоро разговор перешел от общих проблем к более интимным, а потому стал еще интереснее.
— У тебя есть жених? — спросила Илона.
— Нет, — ответила Нина. — А у тебя?
— Тоже нет, — быстро сказала Илона и покраснела.
Ее смущение было заметно даже в полумраке тускла освещенного холла. Нина только улыбнулась в ответ.
В эту минуту в холл, неся на вытянутых руках патефон, вошел Шандор Керекеш, плечистый черноволосый юноша, студент Будапештского университета и бегун на средней дистанции. Увидев его, Илона, и без того смущенная, вспыхнула, и щеки ее разгорелись еще ярче.
Нина все поняла и весело рассмеялась.
— Очень плохой смех! — не зная, как перевести слово «неуместный», сказала Илона.
Шандор решительно водрузил патефон на столик, покрутил ручку с такой силой, будто заводил автомобиль и, прислушавшись к музыке, с поклоном подошел к Нине.
Другие спортсмены, привлеченные музыкой, вышли из своих комнат, и холл быстро наполнился молодежью.
Через несколько минут вошел новый гость, судя по осанке и легкости движений — тоже спортсмен. Худощавое лицо его с тонкими губами, высоким лбом и удивительно светлыми глазами было немного настороженным.
Тибор Сабо тотчас же подошел к нему.
— Товарищи, кто еще не знаком, прошу познакомиться, — обратился он к присутствующим, — это наш немецкий друг Рихард Баум.
Баума знали в лицо все, и все помнили, с каким отличным результатом он пробежал стометровку, разделив первое место с Сухановым. Его окружили — многим было интересно поговорить с ним, а Нине Сокол особенно. Ей очень хотелось понять, что произошло с немцами, действительно ли они изменились, или эго только так кажется? До сих пор она не могла побороть в себе недоверчивой настороженности к немцам.
— Садитесь к нам, товарищ Баум, — пригласила она, и Рихард, поздоровавшись, осторожно сел между ней и Илоной.
К ним подошло еще несколько человек, и некоторое время все молчали, не зная, с чего начать разговор.
— Как вам понравилось у нас в Берлине? — спросил Баум.
—Более разбитого города я в жизни не видела, — ответила за всех Нина.
Рихард кивнул головой, провел ладонью по щеке, словно пробуя, хорошо ли она выбрита.
— Что правда, то правда, — сказал он. — Однако таким он будет недолго. Можете быть уверены, мы сделаем его сказочно красивым.
— Вот это правильно! — сказала Илона. — А сейчас у вас еще страшновато… Сплошные руины…
— Ну, не сплошные, — мягко возразил Баум. — Побывайте на центральной улице. Эта улица была совсем разрушена, а посмотрите, что мы с ней теперь сделали.
— Мы видели, — сказал Тибор, — очень красивая улица. А вы, должно быть, имеете отношение не только к спорту, но и к строительству?
— Да, — лицо Баума просветлело. — Я архитектор. Знаете, я недавно был в Москве, видел университет и, может быть, впервые в жизни подумал, как почетна моя работа. Все писатели всегда пишут о Берлине: серый, казенный, мрачный. Они, пожалуй, правы. До сих пор было именно так, но больше этого не будет. Я очень люблю Берлин, это мой родной город. Он должен встать из руин, как феникс из пепла. Наш Берлин станет светлым, просторным, красивым городом, где всем — и гостям и хозяевам — будет легко дышаться. А когда вы приедете сюда в следующий раз, — а я думаю, что вы приедете будущим летом, — мы приготовим вам и себе, конечно, чудесный подарок.
— Какой же?
— Мы построим стадион. — Рихард Баум встал и прошелся по холлу. — Мы построим отличный стадион недалеко от центра, такой стадион, чтобы Берлин мог гордиться им даже через сто лет. Я слышал, что будущим летом состоятся международные студенческие соревнования. Говорят, будто проводить их будут у нас, в демократическом секторе Берлина…
Сразу наступила тишина. Спортсмены уже слышали о предполагаемых студенческих соревнованиях, но эти сведения были для них новостью. Все внимание присутствующих устремилось на Баума. Шандор Керекеш остановил патефон.
— Мы уже думаем над тем, каким должен быть этот стадион, чтобы иметь право называться стадионом Мира, — продолжал Рихард Баум. — Когда я его себе представляю, у меня становится радостно на сердце.
В холл вошла очень строгая дежурная, относившаяся к спортсменам неодобрительно.
— Господина Тибора Сабо просят к телефону, — поджав губы, сказала она.
Тибор быстро поднялся и вышел, недоумевая, кто может ему звонить. Узнав голос Эрики, он даже задохнулся–так велика была охватившая его радость.