Стадион
Шрифт:
— На мой взгляд, это звание может сейчас стать для вас лучшей рекомендацией, — продолжал он. — Знаете, я много читал о вас в газетах и всегда хотел познакомиться лично. Правда, после окончания войны мне казалось, что надежды мои тщетны, но потом дело как будто снова пошло на лад. Не правда ли?
— О да! — горячо подтвердила Берта.
— Хотелось бы услышать о последних годах вашей жизни непосредственно от вас, — сказал Майер–Думаю, госпожа Марта разрешит мне это?
— Господи, конечно! — воскликнула Марта. — Да разве я в чем могу отказать. господину Майеру, ведь он так много для нас сделал! Но постой, Берта, может, ты сперва что–нибудь съешь?
— Нет, я не голодна, — ответила Берта, садясь на тахту.
Майер уселся в кресло; Эрика подошла к окну.
— Не знаю, с чего и начать, — заговорила Берта. — Прежде всего надо вам сказать, что я на суде могла только слушать и молчать. Ни запираться, ни оправдываться уже не имело смысла…
— Чрезвычайно интересно, — заметил Майер.
— Меня присудили к повешению. Но я была очень дальновидна. На меня иногда поглядывал один американец из тюремной охраны — не солдат, нет, офицер, — ну, одним словом, я забеременела еще до суда. Когда объявили приговор, я заявила, что жду ребенка, а по закону в таких случаях исполнение приговора откладывают. И действительно, исполнение приговора отложили.
— Ловко придумано! — похвалил Майер.
— Ого, подумала я тогда, у меня есть еще девять месяцев, за это время многое может измениться. Как видите, я не ошиблась. Уже через три месяца американцы начали ссориться с русскими, и генерал Клей заменил мне повешение пожизненным заключением. Потом они поссорились еще больше, и мой срок уменьшили до пятнадцати лет. Еще одна ссора — и меня выпустили! Я на воле! Вот и вся история… Очевидно, я еще нужна кому–то…
— Ловко придумано! — похвалил Майер.
— А где же он? — внезапно послышался голос у окна.
Берта с недоумением взглянула на Эрику.
— Кто?
— Ну… твой сын или дочь, где твой ребенок?
— Ах, ребенок! — равнодушно протянула Берта. — Да, мне все–таки пришлось родить. Был сын, довольно славный мальчишка, но очень уж болезненный. Доставлял мне массу хлопот в тюрьме… Если б он остался жив. мне было бы там куда труднее. Но милосердный господь все делает к лучшему.
Некоторое время в комнате царило молчание. Каждый воспринял рассказ Берты по–своему. Эрика трепетала от ужаса и негодования, но она была воспитана в духе железной немецкой дисциплины и не Позволила себе вслух осуждать тетку. Марту коробил этот холодный цинизм, но все же она радовалась возвращению сестры: теперь они с Эрикой уже не так одиноки в этом страшном и непонятном мире, с ними Берта — непостижимое, иногда пугающее, но все–таки родное существо, чьей воле она может теперь подчиняться, вместо того чтобы решать все жизненные проблемы одной. Что касается Майера, то он вообще не услышал ничего нового для себя, так как о злодеяниях Берты Лох много писали американские газеты, которых не читали ни Марта, ни Эрика. Сейчас Майер размышлял о том, как можно использовать свою новую знакомую. Узнать бы только, по чьей инициативе она освобождена.
— Кажется, то, что меня освободили, вовсе не диво, — снова заговорила Берта. — Только я успела отойти от тюрьмы, как встретила знакомого — и знаете кого? Доктора Шитке. Помните? Это тот самый знаменитый доктор Шитке. Если меня считают великой грешницей, то ему уж давно пора гореть в аду.
Берта встала и прошлась по комнате: халат ее распахнулся, приоткрыв худые, но довольно стройные ноги. Она задумалась, поджав тонкие губы, и Майер, не спускавший с нее глаз, вдруг увидел, как холодно–жестким может быть ее востроносое и, в сущности, незначительное лицо. Он даже усмехнулся про себя, окончательно поняв, почему так прославилась командоза концлагеря Равенсбрюк. Очень удачное знакомство! Никто не сумеет лучше Майера подыскать работу для Берты Лох.
— Ваш знакомый доктор Шитке живет на Кастаниенштрассе? — спросил он.
— Да, — Берта удивилась и даже слегка испугалась: этот Эрвин Майер был слишком осведомлен обо всем, что так или иначе касалось ее.
— У меня послезавтра свидание с ним, — продолжал Майер, — если хотите, можем пойти вместе.
— Нет, нет, — возразила Берта, — я хотела поговорить с ним наедине.
— Хотите вспомнить свои былые подвиги тэт–а–тэт? — лукаво прищурился Майер.
— Да, и это тоже, — нисколько не смутившись, ответила Берта. — Но, кроме того, у нас с ним должен быть серьезный разговор, и вы нам можете помешать.
— Вы имеете в виду разговор о будущей работе?
— Да…
— Вот об этом, вероятно, придется позаботиться именно мне, — сказал Майер, вставая. — Не беспокойтесь, я найду работу, которая придется вам по вкусу.
— Как, вы уже уходите? — воскликнула Марта.
— Да, мне пора. Эрика, завтра к десяти на стадион. Спокойной ночи!
Марта вышла в переднюю проводить гостя, и в комнате наступило молчание. Ни Берта, ни Эрика не испытывали желания разговаривать. Командоза чувствовала в племяннице скрытое внутреннее сопротивление, которое она так хорошо научилась различать у своих бывших пленных.
А Эрика притихла, глубоко пораженная всем слышанным. В свое время она читала в газетах о делах тетки, но не верила, считая все эти ужасы обычным газетным враньем. И вдруг выяснилось, что газетные россказни просто вздор по сравнению с действительностью. Вот сейчас в этой комнате сидит перед нею маленькая рыжеватая женщина с острым носом, небольшими глазками и будто стиснутым лбом, ее небольшие сухие руки с короткими пальцами бессильно лежат на коленях, прикрытых красным цветастым халатом… И эти самые руки держали плетку и пистолет, вырезали куски кожи с татуировкой, убивали людей…
Эрика вздрогнула. Она смотрела на Берту, уже не пытаясь скрыть страха.
— Я пойду погуляю, мама, — через силу сказала она, — скоро вернусь.
— У тебя уже есть жених, Эрика? — спросила Берта.
— Нет, — ответила Марта, — ей еще рано.
— В нашей семье все начинали рано, — засмеялась Берта.
Эрика уже не слышала этих слов. Она быстро сбежала по лестнице, вышла на улицу и остановилась. Собственно говоря, идти было некуда. Просто ей стало нестерпимо страшно оставаться с теткой, дышать с ней одним воздухом. Возможно, это ощущение пройдет, все равно в одиннадцать часов надо быть дома, но сейчас ей хотелось уйти подальше, не видеть этих сверлящих маленьких глаз, не слышать спокойного голоса, произносящего такие ужасные слова.
Редкие прохожие, озабоченно шагая по улице, не обращали никакого внимания на растерянную, взволнованную девушку. Эрика вошла в будку телефона–автомата и набрала номер.
— Это вы, Тибор? — спросила она. — Да, это Эрика. Мне хотелось бы встретиться с вами на прощанье. Где? Ну, давайте у эсбана Фрйдрихштрассе. На перроне.
Эрика положила трубку, подумала о том, какое радостное волнение слышалось в голосе Тибора, и улыбнулась. На душе у нее стало чуточку легче.