Стадион
Шрифт:
Но, казалось, Неонила Григорьевна не обиделась.
— Вот эта картина стоит тысячу пятьсот… — продолжала она.
— А сколько стоит кошка? — дерзко спросила Ольга.
— Кошка? — повторила Неонила Григорьевна, растерявшись.
— Да, эта кошка, — Ольга показала на пушистого серого ангорского кота, мирно дремавшего в кресле.
— Пупс еще котенком стоил пять рублей… Слушайте, дорогая моя, какое он имеет отношение к антикварным ценностям?
Савва еще больше нахмурился. Неонила Григорьевна вышла.
Ольга стояла под картиной Будрицкого и уже не испытывала желания смеяться. Наоборот, она жалела, что не сумела сдержаться и позволила себе такую неуместную шутку. Все это, наверное, выглядело глупо и даже неприлично… Савва, конечно, сердится, и он прав. Его толстая мамаша гордится своими богатствами, ну и на здоровье! Какое Ольге до этого дело?
Она робко поглядела на Савву, не решаясь заговорить. Он отошел от окна, повернулся к девушке, и она увидела в его глазах стыд, гнев и смущенье.
— Ну, знаешь, Ольга, я от тебя такого не ожидал. Ты позволила себе издеваться над моей матерью. Да, она скупая, неумная, старомодная, сидит на своих так называемых ценностях, как наседка на яйцах, но все–таки смеяться над ней нехорошо.
Разумеется, все это справедливо. Она подошла к кожаному креслу в углу комнаты и села на него.
— Может быть, ты и прав, — сказала девушка, — ко, как ты мог заметить, разговор начала не я…
— Да, это правда… Прости, Ольга, но это отцовское кресло, и мы на него никогда не садимся.
Ольга покорно встала, подошла к окну и села на подоконник.
— Еще слава богу, что мама не поняла твоего издевательства, — сказал Савва и неожиданно весело засмеялся.
— Что с тобой? — удивилась Ольга.
— Ты гений, ты, безусловно, гений, — вытирая слезы, сквозь смех выговорил Савва, — я бы никогда так не смог… Но ты знаешь, Ольга, если войдет мама и увидит тебя на подоконнике, ее хватит инфаркт.
Ольга снова почувствовала, как в ней закипает раздражение, но она уже научилась сдерживать его.
— Куда можно сесть? — послушно встав с подоконника, спросила она.
— Рядом со мной, на диван.
Прекрасно обставленная квартира показалась Ольге страшной. Среди этих обвешанных антикварными ценностями стен нечем было дышать. Неужели Савва может всегда жить в комнате, где стоят кресла, на которых нельзя сидеть, где все неприкосновенно, как в музее? Нет, тут какая–то ошибка. Быть может, она что–то неправильно поняла.
Савва Похитонов нежно обнял ее за плечи. Он все–таки очень хороший, и она его любит. Да, любит. Но в такой квартире не поселится ни за что на свете.
— Вот увидишь, Ольга, как мы чудесно тут будем жить, — словно отвечая на ее мысли, но не поняв их направления, заговорил Савва. — Ведь ты еще не видела всей квартиры. У нас будет чудесная комната с окнами на закат. Помнишь, как у Толстого — у Даши с Телегиным была такая комната.
Он хотел прижать ее к себе крепче, но Ольга отодвинулась.
— Мы никогда не будем жить в твоей комнате с окнами на закат, — твердо, чуть–чуть грустно произнесла она.
— Но где же мы будем жить? — с испугом спросил Савва.
— Не знаю, может быть, даже в общежитии, но в этой комнате, где на каждом стуле обозначена цена, как в комиссионном магазине, я наверняка жить не буду.
— Я, конечно, понимаю твое стремление к самостоятельности, но — прости меня — это странно и неумно.
— Возможно, но иначе я не могу. В этой квартире даже ты стал каким–то необычным.
Она встала с дивана, подошла к пианино и взяла в руки маленькую фарфоровую фигурку — баварская пастушка улыбалась ей своим подкрашенным ротиком.
— Каким же я стал? — Савва с опасением глядел на статуэтку.
— Не знаю каким, только другим. Не таким, как на стадионе, в кино, в саду, в институте — где угодно. Тут ты совсем другой.
— Оленька, ради бога!.. Я ведь только об этом и мечтаю. Делай что хочешь и как хочешь.
— Ну, смотри, потом не отрекайся.
Внезапно пастушка полетела на пол — Ольга случайно уронила ее, — и белые прозрачные осколки брызнули во все стороны.
Савва бросился к Ольге. Вот действительно позвал гостью на свою голову!
— Разве так можно, Ольга? — ворчал он, собирая осколки. — Разве так можно? Ведь это же художественная ценность.
При слове «ценность» Ольгу снова передернуло, но она не успела ничего сказать: в столовую вошла Неонила Григорьевна.
— Вы знаете, дорогая моя, — пропела она, — мне почему–то казалось, что вы иначе отнесетесь к важнейшим вопросам быта и не сможете по–настоящему оценить… Но я убедилась, что это не так, и мне очень приятно… Что ты там подбираешь, Савва?
— Боюсь, вам придется разочароваться — я разбила пастушку.
— Пустяки, — великодушно простила ее Неонила Григорьевна, — это дешевый Дрезден. А кроме того, бить фарфор при первом знакомстве — это к счастью. Как я рада, что мы с вами наконец познакомились.
— Вот поистине неисповедимы пути господни, — вздохнул Савва.
— Не знаю, что ты хочешь сказать, — строго произнесла Неонила Григорьевна, — по–моему, ты можешь поучиться у твоей подруги пониманию жизни.
— Вероятно, — скрывая улыбку, ответил Савва.
— Простите, Неонила Григорьевна, мне уже пора идти, — встала с дивана Ольга, — уже поздно, а мне еще учить английский.