Сталинка
Шрифт:
– Страной править не спьяну, а в трезвом уме и здравой памяти надо!
– Рассудил Пётр.
– Потому что не за себя, а за многие жизни в ответе. И никто тебя не заставлял, груз этот взваливать. Сам в лямку правителя впрягся!
– Что это вы взялись рассуждать, о том, что нас не касается?
– одёрнул гостей Геннадий.
– Это кого это из тут находящихся не коснулось? А?
– Набычил голову Константин.- И что ты, Геннадий, весь вечер одергиваешь нас? Никого же посторонних нет. Ладно, есть тема поважнее золота.
– Константин помолчал, ожидая возражений, но никто ничего не сказал.
– Ну, так вот, прибыли мы в Юксеево только на третьи сутки. Судьба остальных родственников до сих пор мне неизвестна. Хотя, через Гену теперь знаю, что сестра Нюра жива. Остальные... погибли, нет ли? Я уже говорил, что работал в Енисейске, оттуда и арестовали. А наши вроде в этот город направлялись. Но следов там никаких не нашёл. Может, кого судьба на чужбину закинула, может, погибли. Не знаю.
– Он рассказывал, а сам будто вернулся в то далёкое время, в своё детство.
– Въехали в Юксеево, оказалось мать знакома с этой местностью, потому что правила точно к дому кузнеца. И не ошиблась. Подъехали, у ворот остановились, мать и стукнуть не успела, как ворота открылись, вышел крупный черноволосый мужик, мать как пушинку на руки подхватил, мне кивнул: "Заводи коня".
Жил он в доме один. Сам со всем справлялся. В тот же вечер баню натопил.
– Ты, сынок, ничего не бойся. У меня вас никто не тронет.
– И давай меня веником охаживать, да приговаривать: " Баня парит, баня правит".
Потом сели ужинать, он глянул на мать и спрашивает, знаю я или нет? Чего, думаю, знать я должен такого особого? А мать вздохнула:
– Костенька, отец это твой... вот нас приютил. Не оставил в беде.
– Ну что ты говоришь такое? Это теперь и ваш дом, а не приют! Чтоб слов таких не слышал!
– видно было, что рассердился сильно. Потом повернулся ко мне:
– Не поладили мы с твоим дедом, вот и вышло, что рос без меня. Да судьба по-иному распорядилась.
– Константин опять замолчал, и казалось ему, что ещё звучит отцовский голос.
В комнату вошла Евдокия:
– Накурили-то! Хоть топор вещай, - негромко попеняла и присела на край кровати.
– Костя, людям утром на работу...
– Ну, что? Остальное в другой раз. Отбой, мужики!
В окно смотрел месяц. Вперемешку с небесными, только ближе, мерцали звёздочки сварки на будущей заводской трубе, тихонько вздыхала Евдокия, претворяясь спящей, видно тоже душу разбередила воспоминаниями. Константин закрыл глаза, но сон не приходил.
Вдруг вспомнилось, как смотрел на отца во все глаза, и понять не мог, отчего дед, любимый дед, поладить с ним не мог, а ведь рядом так хорошо и покойно? Постепенно привыкать стал. Зима прошла, весна к концу подходила. Обнаружил как-то на стене дома гвозди в ряд набитые. "Зачем?" - спросил, а отец улыбнулся в усы:
– Собирайся, на берег Енисея пойдём.
– Чего на берег? Гвозди-то дома на стене?
– Увидишь.
А по дороге стал рассказывать, что гвозди эти для удочки.
– Удочкой рыбу ловят, гвозди-то тут причём?
– А притом, что прежде удочку надо изготовить, и уж потом на неё рыбачить. Пошли, будем талину выбирать на удочки.
– И мне тоже?
– А как же? Мужчина должен уметь семью прокормить.
Выбрали две длиннющих ветви,
– Всё, теперь пусть сушатся, чтобы были прямые, да ровные. Надобно будет ещё остальную оснастку изготовить. А теперь в кузню пора.
– И тут Константин точно сказать бы не мог, сон ли, явь ли, только увидел вдруг себя мальчишкой возле отцова дома, стоит, смотрит на стену, где будущие удочки сушатся, вдруг тень, глядь - отец, он и спрашивает:
– Уже вечер наступил, а до оснастки так дело и не дошло. Что же это, семью рыбой кормить не будем?
– Торопыжка. Удочкам просохнуть надо, а то будут гнуться и ломаться.
– И так явственно представилась эта картина, что он даже запах отцовский, раскалённого железа и кузнечных мехов почувствовал.
Ждать пришлось почти две недели.
– Константин? Пора оснастку готовить.
Достал отец большущую катушку белых портняжных ниток, отмерил одну нить, чтобы длинной с удилище была, отрезал два раза по три, одинаковой длинны нити, чтобы на обе удочки по оснастке смастерить. Сложил каждую тройку вместе, связал по концам, сел на ступеньку крыльца, и давай по коленке нитки катать-сучить в тонкий жгут. Как тот жгут стал с коленки свисать, кивнул:
– Держи в натяг.
Насучит с полметра, вощиной натрёт до блеска, и дальше вьёт.
– Рыба ко всякому запаху чуткая. Вот только пчелиным воском - вощиной и можно пропитать оснастку, чтобы не мокла, не гнила и в воде не видна была. - Получились две тонких, почти прозрачных и очень прочных нити.
– Теперь крючок надо, - уверенно высказал отцу своё мнение.
– Э... нет. Теперь надобно белую кобылу отыскать.
Шутит? Обидно стало. Ясно смеётся. Причём тут кобыла?
– Эй, ты куда направился? Я тут одну знаю. Недавно подковы менял. Пошли, - и подтолкнул к воротам. Остановились у какого-то двора, отец кольцо на воротах в руку взял, полюбовался:
– Моя работа, - стукнул пару раз: - Иваныч?
Долго звать не пришлось. Кузнец в Юксеево - человек всем необходимый. Хозяин появился быстро.
– Никак поводок мастерить собрался?
– Да, вот, с сыном удочки мастерим, - прищурился, улыбнулся: - Никак боишься, кобыла без хвоста останется? Ведь вся деревня к тебе по этой причине захаживает?
– Ну, так я не каждому, нет, не каждому, но тебе-то как же, как же! Сей момент!
– И немного погодя вынес в руке что-то совершенно не видимое на солнце. Отец перехватил из его кулака это невидимое нечто, и направился назад.
Дома из трёх белых, прозрачных, почти не видимых конских волосин, отец сплёл сначала одну тонюсенькую косичку, потом вторую. Привязал к пропитанной воском основе сначала к одной, потом и к другой удочке.
– Вот теперь дело до крючка дошло.
Тук - тук! Тук - тук!
– стучали молот и молоток в кузне.
Вш-ш-ш...
– шипело раскалённое железо, остывая в холодной воде.
И вот тоненький металлический стерженёк в руках отца, изогнут и уже похож на крючок. И снова отец сидит на приступке крыльца: