Сталинка
Шрифт:
Конвоир за решёткой цыкнул:
– Прекратить! Жить - насрать осталось, один хрен к бабе жмутся!
Все опустили головы и замерли. Автозак тронулся и загрохотал стареньким мотором, подвывая и грохоча на дорожных ухабах.
– Как машина тормознёт, дверь распахнут, выскакивай и беги, заныкайся куда-нибудь пока шухер.
Не поднимая головы, скосила глаза. Говорил явно тот самый приметный мужчина, так же, сидя, почти не разжимая рта.
Ольга кивнула, будто на ухабах дернулась. Глянула на него уголком глаза. Неужели побег? Сердце только что замиравшее от страха, гулко заколотилось от невероятной надежды.
"Господи, если ты есть, - молилась про себя, - Господи,
Вдруг автозак резко дёрнулся, конвоиров отбросило прямо на решётку, что-то зашипело, послышались стрельба, крики! Кто-то схватил её за шиворот и вышвырнул из распахнувшихся створок. Приземлилась на четвереньки, тут же пуля со свистом пролетела рядом, попав в скат машины. Время будто замедлило свой бег. Она осмотрелась по сторонам... рядом с дорогой двухэтажный деревянный дом и двор... ворота приоткрыты. И время опять понеслось как прежде. Кинулась в эти ворота. Заскочила во двор, а куда... дальше куда? В полосатой робе смертницы - куда?! На верёвке сушиться чьё-то платье. Схватила его, а оно замёрзшее колом! Другого-то, всё равно нет! Вот белый домик, где тут буква Ж? Забежала в женскую уборную, скинула робу в прорубленное в деревянном полу отхожее отверстие. На дворе зима, мороз, но она ощущала только мелкую дрожь сотрясающую тело. Мёрзлое платье немного обмяла руками, кое-как натянула на себя. И тут поняла - всё! Всё напрасно! До автозака - рукой подать... Двор рядом с дорогой. Сейчас начнут обыск. Привезут собак. Услышала, как стучат собственные зубы, почувствовала, как настывшая влажная ткань облепляет тело... и стало так невыносимо холодно, что она просто вышла и направилась в этот двухэтажный дом. Деревянная расхристанная дверь подъезда жалобно скрипнула на ветру. Она поднялась по скрипучим ступеням на второй этаж, прижалась в простенок между дверьми... и не в силах удержать рыдания, всхлипнула громко, горько, ещё больше испугалась, что её услышат жильцы... и тут дверь, рядом с которой она стояла, приоткрылась, из-за неё выглянула пожилая женщина:
– Новенькая, что ли из шастой фартиры?
Ольга молчала и плакала.
– Мужик что ли спьяну выгнал?
– заметила на Ольге ещё не совсем прошедшие синяки, - И синяков навесил?
Ноги у Ольги подкосились, и она опустилась на грязный пол.
– А ништо, девка! Ништо! Пойдём пока ко мне. А там, даст Бог, проспится, образумится, - и помогла Ольге подняться.
В тёплой квартире из двух маленьких комнаток, получившихся после перегородки одной на две половины, и малюсенькой кухоньки пол был устлан самоткаными половиками, по стенам развешаны фотографии.
– Давай-ка я тебя чайком напою. Он у меня хучь и третий раз женатый, но зато капиток. И вот что, девка, платье своё сымай, сушиться повесим, волглое оно, простынешь. А ты накось вот пока в моём посиди... оно тёплоё.
Пожилая женщина всё говорила и говорила. Рассказала о муже, погибшем на войне, о сыновьях, там же полёгших, о дочери:
– Кроме Нюрочки-то более никого на всём свете у меня не осталось. И тоже вот, прибегает иногда крадучись от мужика свово. Я и то ей говорю: зачем тебе такой сдался? Долгой с ним жисть покажется. А она: "Мама, теперь хоть за чёрта лысого пойдёшь. Война всех путных мужиков выкосила, остались либо калеки, либо как мой, кто за их спинами прятался". Я ей говорю, уж лучше какого калечного, она только вздыхает: "Не отпустит мой меня. Прибьёт".
Более благодарной слушательницы, чем тогда Ольга, ей бы и не найти.
Они ещё сидели за столом, когда по лестнице загремели шаги. Ольга непроизвольно вздрогнула.
–
– но в дверь с силой бухнули.
– Дверь высадишь сдуру! Вот как пойду да заявлю на тебя в милицию!
– открывая дверь, приговаривала женщина.
– Милиция и есть! Нет посторонних?
– Да ты что, милок, каки "посторонние" в моём-то возрасте? Вот сидим с соседкой, чай пьём.
Ольга поднесла ко рту чашку и громко швыргнула чаем.
Солдат заглянул в комнату, в кухню, махнул рукой:
– Смотрите тут, посторонним не открывайте, опасные зеки сбежали!
– и выскочил. Женщина закрыла за ним дверь. Вернулась на кухню, села напротив Ольги:
– Тебя как звать-то?
Ольга растерялась, что ответить?
– Ладно, не хошь - не говори. Оно и к лучшему. Значит так, я пойду платье в обратку на верёвку повешаю. А ты пока картошку чисть, да поболее. Наварим, да хлебца возьмешь с собой, да вот - сальца кусочек, хучь небольшой, а всё одно поддержка. Одёжу какую-никакую дам. И на рассвете, как люди на работу пойдут ты с толпой-то и чапай. Не знаю уж куда?
– вздохнула, поджала губы: - Закройся, и пока я не шумну под дверью, никому не открывай. Ход-то у меня не быстрый, - и вышла.
Морозное сумрачное утро скрипело снегом под ногами рабочего люда. Безликая темная масса людей пешим ходом двигалась к своим рабочим местам. Среди них, выбирая толпу погуще, шла Ольга. Ей надо было попасть на железнодорожный вокзал. Там правдами и неправдами устроиться в общем вагоне и добраться до Канска. Оттуда может на каком лесовозе до Тасеево, дальше... дальше будет видно, если только кто на лошади в Корсаково поедет? А кто бы в деревню не поехал - все друг друга знают. Рискованно. Ведь в деревне, наверняка милиция уже ждёт. Но там родственники: мать, сестра, тётка, двоюродная сестра Евдокия и самоё главное - две дочери. Больше деваться некуда. Одна в тайге зимой без припасов погибнет. А дома, дома и стены помогают.
В толчее перрона сыскарей - пруд пруди, выловят. Её ищут как одинокую женщину, одинокую... так, осмотрелась: вот мужчина тащит здоровенный тюк на плече, в руках - какой-то узел. Догнала: "А вы, на какой поезд? Не разберусь я тут". Мужик зло огрызнулся, не до объяснений. Она обрадовалась, со стороны вроде муж жену ругает. Это понятно всем. И опять пристала к нему с Бог знает какими вопросами, лишь бы идти рядом и переговариваться. Наконец у мужика кончилось терпение:
– Да отстанешь от меня, смола чёртова, али нет?!
– Вы мне только скажите, как мне на поезд до Канска попасть?
– А энто что тебе - хрен собачий? Вон через платформу стоит. Чем языком чесать, ногами шевели, - он отдышался от тяжелой ноши, - вот же прилипла!
– Опять закинул тюк на спину и отправился дальше.
Она подбежала к последнему вагону состава, слава Богу - общий. Пожилая проводница притопывала на морозе.
– Женщина, милая, помоги. Приезжала салом торговать, и распродала все, а обокрали меня подчистую. Вот только кусочек сала остался. Пусти в вагон, до Канска мне надо?
– проводница посмотрела, потёрла замерзающий нос:
– Много вас таких, на дармовщинку желающих, а вдруг проверка?
Ольга протянула завернутое в тряпицу сало.
– Так может я из соседнего вагона перебралась. Ты меня и не пускала.
– Ладно. Полезай. Но знать тебя не знаю!
– и сунула свёрток к себе в карман.
Расслабляющее тепло вагона, мерный перестук колёс и пара съёденных картошек, разморили так, что Ольга не заметила, как задремала. Вот уже и рассвет наметился. Ночь подходила к концу. Скоро Канск. Она спала, а из-под прикрытых век одна за другой катились и катились слёзы.