Сталинка
Шрифт:
– Значит, тоже на вокзал. Пошли что ли?
– И направился к замершему руслу.
По льду Кана мела позёмка. Константин оглянулся раз, ещё раз. Ишь, согнулась в три погибели. Подождал:
– Держись за мной, - и пошёл, стараясь шагать помельче.
На железнодорожный вокзал пришли затемно.
– Билет куда брать?
– Денег у меня нет.
– Это понятно, я и не спрашивал. Вышлешь... потом.
– И документов нет.
– К кому добираешься-то? К мужу, к детям?
– Муж, - помолчала, - на войне остался. А к детям... мне нельзя.
Он достал папироску,
– Ну, утро вечера мудренее. Тут женщины возле вокзала комнаты сдают на ночь, на сутки и более. Скажешься моей женой. Покажу свои документы. А то трясешься вся, простынешь, - посмотрел в голубые глаза, - вот же наградила природа!
– Что?
– Ничего. Не зверь я, не трону тебя. Не бойся. Пошли, что ли? Зовут-то тебя как, жена?
– и так по-доброму прищурил чёрные глаза, что она невольно улыбнулась:
– Ольга.
Небольшой деревянный дом стоял недалеко от вокзала. Из сеней вошли в маленькую кухоньку. Печка ещё топилась и жара стояла - хоть парься, особенно с морозу.
– Это пока, а под утро выстынет, тряпка под порогом примерзает. На печи чайник горячий. Нужник - справа от сеней.
Присмотревшись, разглядели в полумраке слабо светившей лампочки две двери.
– Вам в ту, - указала хозяйка.
– Если что - Марью шумнёте, я выйду.
– И скрылась за толстой синей шторой, закрывающей вторую дверь.
– Не боится, незнакомых пускает, - всё еще не решалась пройти Ольга.
– А чего тут красть?
И, правда, кроме печи имелся деревянный стол, крашенный коричневой краской. На столе стеклянная банка с алюминиевыми ложками. У стены тумбочка, на ней ведро воды и кружка. Рядом в уголке приютился умывальник. Две табуретки завершали убранство. Да ещё цветастая занавеска у дверей прикрывала пару фуфаек и старый солдатский полушубок. Зато на печи исходил теплом огромный алюминиевый чайник.
В отведённой им комнатке, кроме полутора спальной кровати и прибитой к стене деревянной вешалки, стоял стол, похожий на тот, что в кухне, только прикрытый чистенькой, но видавшей виды скатертью. На полу пёстрый самотканый половик, у кровати вязаный из старых тряпочек разноцветный кружок. На стене над кроватью клеёнчатый ковёр с нарисованными белыми лебедями. Между синими оконными рамами, через старое неровное стекло виднелся выложенный заботливой рукой мох. И холод не пропускает, и окно не замерзает, и красиво. Сверху оконце прикрывала тюль.
Константин достал из-за пазухи газетный свёрток.
– Вот сало и хлеб. Хозяйствуй. А я пока себе тут постелю - указал на пол рядом с кроватью. Ольга взяла свёрток, стараясь не шуметь, вышла на кухню, развернула на столе газету, достала из той же банки, где были ложки, нож. Нарезала хлеб, сало. Поискала взглядом что-нибудь из посуды, не нашла. Может, что и было в тумбочке, но заглядывать туда без спросу не решилась. Взяла кружку возле ведра с водой, налила в неё кипятка. Заглянула в комнату:
– Готово.
Ели молча, по очереди запивая из этой кружки.
Казалась бы, от неимоверной усталости Ольга должна уснуть мгновенно. Но сон не шёл. Она прислушалась. Не спал и Константин.
– Не спите?
–
– Вы к семье, наверное, едите?
Константин сел, накинул на колени своё пальто, которым укрывался вместо одеяла:
– Враг народа я. Понимаешь, хотел чужих детей от голодной смерти спасти, а получилось, своих растерял. Пока десять лет на Калыме по приговору суда золотишко мыл, государство и о жене, и сыновьях, а их у меня троё было, да четвёртым ребёнком жена беременная осталась, позаботилось. Ищу, ищу - пока без толку. Ночью глаза закрою...
– пойду я покурю, - и поднялся на ноги.
– Я... я... беглая. Милиционера каменным пресс-папье по голове ударила на допросе, меня за это к смерти приговорили. На расстрел везли, сбежала. Самой не вериться, что это я и это всё со мной случилось, - не в силах лежать, села, скрипнув панцирной сеткой.
Он повесил пальто на вешалку, облокотился о спинку кровати:
– Куда же ты теперь? Ищут, наверняка. Ну и дома, точно ждут.
– А куда же мне без документов? Две дочери у меня, с матерью их оставила в Корсаково, поехала в Красноярск - надо девчонок в школу отправлять, думала, хоть комнату заработаю - вот, заработала!
– Я примерно так и понял. Ни документов, ни денег, опять же говорила, что домой нельзя. Да и нашли тебя... в не подходящем для прогулок месте. Ладно. Спи, давай. Устал я, как чёрт. Пойду на воздух покурю, да помарокую, как быть-то?
– взял пальто, достал из пачки папироску и потихоньку вышел. А когда вернулся - Ольга спала, тихонько посапывая.
Ещё и светать не начало, а в комнатке похолодало так, что лежать на полу не было никакой возможности. Константин встал, постоял у окна... проснулась и Ольга.
– Я подвинусь, вы ложитесь с краю, очень уж холодно.
– Дыра у них в преисподнюю под полом, что ли? Что бы так выдувало?
Прижавшись спинами, согрелись и уснули.
Проснулась Ольга от голосов. Константин негромко разговаривал с хозяйкой. Ольга прислушалась:
– Дела у нас тут с женой кое-какие бумажные, как управимся, кто ж эту канцелярию разберёт? Вчера вечером покумекали, так если вы не против, мы может ещё день, другой у вас задержимся.
– А чего мне против быть? Живите сколь надо. Только платите заранее, подённо, значит.
– Добро, хозяюшка! Пойду ка я дровишек наколю, а то в доме зуб на зуб не попадает.
Нагревался дом так же быстро, как и остывал. Ольга встала, привела в порядок постель, закрутила потуже на затылке узел волос, сполоснула под умывальником лицо.
Константин, пристроившись на маленькой лавочке, курил в поддувало.
– Предлагаю так...
Ольга испугано прижала ладонь к губам.
– Одни мы в доме. Хозяйка на работу ушла, детей сказала, к матери пожить на морозы отослала, больно дом холодный, да какой дом - развалюха, а сама промышляет квартирантами, всё копейка. Так вот, сегодня - завтра найду попутку в Тасеево. Оттуда до Троицка будем добираться. Туда староверы на базар за солью и спичками приезжают, заодно и свой товар продают. Есть у меня среди них знакомцы, договорюсь, поживёшь пока у них в скиту. Или у тебя другой план имеется?