Старомодная история
Шрифт:
В день похорон купецкой дочери Белла пишет мужу на фронт: «…После обеда мы были на погребении бедной тети Яблонцаи, потом на поминках. Я заказала венок с надписью: «С искренней любовью от Беллы и Мони». Правда ведь, ты согласен? Бедная Гизи пока поселится у Ленке, в комнате мужа, Иренке же будет жить с Пирошкой. Мамочка хотела послать тебе исландский мох и шандру, я спросила на почте, можно ли, но посылки сейчас могут получать только три других номера полевой почты. Мы живем тихо, по газетным новостям, надеемся на скорый мир. Вечерами, когда ветер завывает за окнами, я думаю о том, как ты там, теплое ли у тебя жилье». Спустя три дня, 20 января, Анталу Тичи в Оберрорбах идет следующее письмо: «У бедных Миклошши сегодня похоронная: третий их сын тоже пал смертью храбрых. Четвертый, последний сын проходит сейчас строевую подготовку. Как выдержать все это? Наша дружба с Ленке очень окрепла. Знаешь, Мони, бедная тетя Яблонцаи перевернулась бы в гробу, если бы узнала, что вытворяет ее дочь, Илона, из-за каждого крайцара наследства! Бедная Гизи, не знаю, что она будет делать? Пока не реализована недвижимость, ей просто не на что жить». Из письма Беллы от 24 января выясняется, что она тоже пыталась помочь Мелинде, но без особого успеха. «Была я у Гизи Яблонцаи, звала ее жить ко мне, бедняжка в ужасном положении, да и мне было бы лучше. Она горячо благодарила меня, но переезжать ко мне отказалась. Бела считает, что именно сейчас они с Ленке не должны ее отпускать к чужим, хоть бы и к хорошим друзьям». По свидетельству почтового ящика Бартоков, 24 января Мелинда вместе со всем своим имуществом перебирается в дом Майтени: «…Простуда у мамочки
Дневник Агоштона Бартока не упоминает о взятии Перемышля, но автор его с радостью отмечает, что первого и второго мая, в результате Горлицкого прорыва, «русские были выбиты из Северной Венгрии». [168] «Твой отец с самого начала не верил в успех, — рассказывала мне об этом времени дочь Ольги, Лилли. — Гизи после Горлицкого прорыва плясала от радости, Лекши же был бледен и сказал мне тогда — одной мне сказал, о подобных вещах, среди всеобщего воодушевления, мы только с ним и могли разговаривать, — что там был ураганный огонь; представляю ли я, что такое ураганный огонь? Я не представляла. Тогда он мне объяснил. Ни он, ни я в рот ничего не взяли на том вечере». 23 мая вступает в войну Италия; в промежутке между двумя датами, 2-м и 23-м, Белла сообщает мужу лишь о местных сенсациях; у нее такое чувство, что «дни идут гармонично и тихо». Вскоре начинается страшная битва при Изопцо, от крови венгерских ополченцев земля покрыта жидкой кашицей, спешащие вестовые скользят и падают на окровавленных камнях; пятого октября генерал Маккензен, чтобы помочь туркам, начинает наступление в Сербии, его части форсируют Дунай и Саву и быстро оккупируют Сербию вместе с частью Черногории и Албании. Ленке Яблонцаи не расстается с атласом: один за другим гибнут знакомые, все больше в Дебрецене женщин, носящих траур. «Бедная госпожа Чикош, — пишет Белла, — она так утомила близких и всех, кто рядом, что врачи Тюдёш и Кенези забрали ее в клинику. Я часто бываю с Ленке, ты знаешь, какое у них положение. Самое приятное для меня — милые домашние хлопоты в нашем доме, на Печатной улице. Ну, и конечно, множество участников войны! Я всех их люблю самой глубокой человеческой и патриотической любовью. Приезжал сюда Борш, он с самого начала на южном фронте, сейчас получил отпуск на несколько дней. Он цел и невредим, только какой-то мрачный и усталый».
168
Действия австро-венгерской армии на Восточном фронте были столь же неудачны, как и на Сербском. Отбив ее наступление в августе 1914 г., русские войска перешли в контрнаступление, заняли Львов, продвинулись до карпатских перевалов, и только вмешательство германских войск остановило русских в декабре. Крепость Перемышль была взята русскими после многомесячной осады в марте 1915 г. В январе 1915 г. войска Брусилова вступили в Карпаты. У Горлицы в мае 1915 г. войскам Германии и Австро-Венгрии удалось прорвать русский фронт ценою больших потерь.
Борш, о котором мне так и не удалось выяснить, кто это такой, был мрачен не без причины; многие дебреценские молодые женщины тоже помрачнели бы, если бы обращали внимание не только на себя, но и на другие вещи. Но дочь Беллы, Марианка, просто очаровательна, когда она пляшет, притопывая, и поет без намека на мелодию: «Ну, белегись, собака Сельбия!»; [169] Ленке Яблонцаи, тактично повременив некоторое время — пусть немного забудется скандальная история с Мелиндой, — обсуждает с мужем формальности, связанные с разводом. «Решение Ленке окончательно, — пишет Белла, — теперь предстоят практические шаги». Йозефа Хейнрих умерла спустя несколько недель после краха торгового дела сыновей, Ольга же всегда обожала брата, не умея относиться к нему критически, да она и сама живет во втором браке — так что со стороны семьи Майтени в адрес Белы даже упрека не прозвучало, когда он объявил о готовящемся разводе; прекрасно им известную и всеми уважаемую Мелинду они воспринимают в роли будущей невестки с величайшей радостью и без тени вражды, самым дружелюбным образом расстаются вскоре с Ленке Яблонцаи. Дружба и взаимная симпатия до могилы будут характеризовать отношения бывших родственников. После смерти Ольги Лилли, заняв место матери, становится для Ленке близкой подругой, и дружба их остается столь прочной, что дочь Ленке Яблонцаи и Элека Сабо поддерживает родственные отношения с семьей Майтени, считая дочь Ольги двоюродной сестрой, так же как и Бела Майтени-младший всегда считает своей семью сводной сестры.
169
Имеются в виду слова лозунга венгерских шовинистов, часто звучавшего в начале первой мировой войны.
Разумеется, Ленке Яблонцаи держит монастырскую школу в курсе своих дел. Мелинда, утратив спокойную обеспеченность и родительский кров над головой, оказалась в тяжелых условиях, и содержание, которое полагалось матушке и ее сыну, весьма усложнило бы жизнь молодой четы. Матушка решает: она переедет к младшим сестрам, как-нибудь они проживут втроем, особенно если она снова пойдет работать; когда у нее будет свой заработок, и Майтени с Мелиндой легче будет существовать. Она просит помощи у Штилльмунгус; монахиня выслушивает ее без удивления — Штилльмунгус трудно чем-нибудь удивить. Но посодействовать Ленке Яблонцаи получить прежнее место учительницы или доверить ей преподавание музыки в заведении Шветича она отказывается наотрез: Ленке собирается разводиться, а разведенной женщине в католической школе не место. Матушка уходит опечаленная: до разговора с начальницей дело представлялось ей куда более простым. Конечно, она должна была бы знать, что в этой ситуации обращаться к монахине бесполезно, однако ей казалось: Штилльмунгус так ее любит, что ради нее что-нибудь придумает или даже отступит от своих принципов. Она пересекает улицу Баттяни, затем пассаж Чизмадия; по дороге ей приходит в голову: ведь в музыкальной школе она всегда слышала только добрые слова и похвалы, недавно ее опять приглашали выступить с концертом — может быть, там ей помогут. Конечно, сказать в открытую, что и как, невозможно, в музыкальной школе она ни с кем не была в столь доверительных отношениях, как с бывшей начальницей, бракоразводный процесс же еще не начался. В дирекции ее встречают с восторгом: неужто она снова решила выйти на сцену? Как давно они ждали этого! Матушка, запинаясь, сообщает, что хотела бы найти учеников — и улыбающиеся лица мрачнеют. «Видите ли, школа сама существует за счет учеников, — слышит она ответ. — Не хотите же вы забрать часть учеников и учить их?» К тому же у нее нет диплома учителя музыки, и вообще весьма печально, если именно Ленке Яблонцаи станет им конкуренткой.
Дорога домой ведет по Крепостной улице; Ленке Яблонцаи медленно шагает по тротуару и, дойдя до угла Печатной, размышляет, не зайти ли ей к Бартокам; нет, сейчас, пожалуй, лучше их не видеть. Белла, несмотря на свою тоску по мужу, так безоблачно счастлива — что она может ей сказать? Ленке идет дальше по
Имя это, всплывшее вдруг из глубин сознания, вновь повергает Ленке в смятение. Содержание Эммы Гачари купецкая дочь выплачивала из своих денег, договор между свекровью и невесткой на наследников Марии Риккль не распространяется, да и Юниора уже нет в живых. Память о матери всегда была для Ленке неприятна, саднила, как заноза, — и вот теперь Эмма Гачари — не только далекий призрак, который, слава богу, последнее время не является даже во сне; отныне мать — это еще и дополнительные расходы: ведь должен кто-то обеспечивать Эмму Гачари средствами существования, иначе она тут же явится за своими деньгами — и с кого она их потребует, если не с нее, своей старшей дочери, о которой Лейденфростам, с тех пор перебравшимся в Пешт, очевидно, известно лишь, что она вышла замуж за богатого торговца. Ленке Яблонцаи совсем было приуныла, шагая по улице, но вдруг лицо ее проясняется: возле Коллегии стоят, разговаривая, Йожеф и Элек Сабо. Очевидно, оба были у нее дома и, не застав ее, тут же ушли. Матушка поздравляет Элека Сабо, которого опять куда-то избрали: теперь он — вице-президент Дебреценского хорового общества; затем Элек Сабо тактично откланивается, а Йожеф идет с Ленке Яблонцаи по Ботанической улице, что за Большой церковью.
Эта встреча имеет для Ленке решающее значение: Йожеф не был на похоронах купецкой дочери, он уезжал на несколько месяцев в Вену, банк командировал его по каким-то делам в один из австро-венгерских банков; получив траурное извещение, он смог лишь прислать телеграмму соболезнования. Матушка уже слышала от Илоны Барток, что Йожеф вернулся, она даже видела его среди гуляющих на главной улице — но сейчас они впервые разговаривают без свидетелей. На галстуке Йожефа — незнакомая булавка с сапфиром, на лице — уверенность в успехе; матушка смотрит ему в лицо, как в свое будущее. Она вдруг ощущает сегодняшние свои поиски наивными и поспешными. В музыкальной школе от ее услуг отказались, бедным сестрам-школостроительницам разведенная женщина не нужна; пока она официально является женой Майтени — а после развода тем более, — она не может взять и явиться в какую-нибудь редакцию с кипой сказок и новелл: в Дебрецене такое немыслимо. О Пеште и речи быть не может; однако есть один выход, который все еще не закрыт перед нею. Почти в то же время, что и купецкая дочь, умер брат Нинон-старшей, Йожеф получил солидное наследство. Матушке нелегко было заставить себя оказать, к чему сводился состоявшийся меж ними во время прогулки разговор: Ленке Яблонцаи сказала, что хотела бы поговорить с Йожефом наедине, без свидетелей, и попросила его на следующий день, после обеда, быть в салоне у Беллы. «Не осуждай меня за это! — сказала матушка, и мне вдруг стало стыдно за то, что я никогда ничего не стыдилась. — У меня не было другого выхода. В Дебрецене, где бы мы ни были, все на нас смотрели, дома, думала я, Бела целуется с Гизи; мы все равно скоро разводимся, это, пожалуй, оправдывает меня, что я первая назначаю свидание мужчине. Не думай, пожалуйста, у него на лице не появилось двусмысленного выражения или, например, самоуверенного: ага, мол, теперь последует и другое. Кто-кто, а Йожеф меня хорошо знал. Может быть, он немного боялся, но пообещал, что придет».
Тот день в конце мая, день, снова круто изменивший жизнь Ленке, — не милый опереточный день, не жужжат в этот день пчелы, не благоухают розы: это был скверный год, дождливый, неприятный, земля, значительная часть которой в эту весну осталась необработанной, лежала мокрая, унылая. Белла, узнав о предстоящем событии, вся загорается от волнения; ее Белушка, как и Бела Майтени-младший, после обеда в школе, Маргит, если в доме гости, никогда не появляется без приглашения, родители уехали в Пешт, к невестке; только Илонки можно опасаться, но Белла сама ее отвлечет. Она ставит самовар и, как только появляется Йожеф, просит ее извинить, ей нужно ненадолго сбегать с Марианкой к сестре, Ленке пока останется за хозяйку. Много времени подруге она не может уделить, четверть часа, не более — правила хорошего тона не позволили бы Белле отсутствовать дольше, даже если бы от этого зависела жизнь ее подруги. Окна салона распахнуты настежь, картина, которая представилась бы любому вошедшему, корректнее и быть не может: белокурая молодая женщина в трауре наливает чай смуглому молодому мужчине в сером костюме. Она предлагает ему сахар, сливки, подает чашку и, не прикасаясь к собственному чаю, начинает разговор.
Матушка — я уже писала об этом — была смелой, часто даже до безрассудства смелой женщиной. Колебалась, взвешивала последствия она лишь в тех случаях, когда задуманный шаг мог коснуться кого-нибудь из ее детей: она предпочитала даже отступить и отказаться от своих планов, опасаясь за брата или за меня. Смелой была она и в этот день, день решающего поединка ее жизни. Она предполагала, что до Йожефа через парок дошли уже сведения о том, что произошло летом на горе между Мелиндой и Белой, но все же спросила, слышал ли он что-нибудь о них в последнее время, и Йожеф честно ответил: да, он слышал всякие сплетни, но не разговаривал ни с кем из тех, кто компетентен в этом. «Я в этом компетентна, — ответила Ленке, — и уж вы-то знаете, каким могло быть наше супружество. Бела заслуживает иной жены, которая его любила бы, а Мелинда любит Белу. Мы скоро разведемся, я опять буду свободна. Вы до сих пор не женились, всегда и всюду меня навещаете, а из этого я могу сделать вывод, что и у вас живы те воспоминания, о которых мы не говорили никогда. Я слышала, вы получили наследство, теперь приданое для вас не играет роли. Вы не хотели бы жениться на мне?»
Йожеф не ожидал вопроса, но он был не менее смел, чем матушка. После памятной встречи, увековеченной в «Выборе Элли», они впервые откровенно разговаривали о том, что произошло. Йожеф не отрицал, что любит Ленке и всегда ее любил; если в его жизни и мелькали другие женщины, это не имело ровно никакого значения. Ему тоже не просто было смириться с решением своих родителей насчет того, что он не может взять в жены бедную девушку. «Я хотел отпугнуть вас, — говорил Йожеф. — К чему мучить друг друга, когда выхода нет? Я считал, что, если удастся убедить вас выйти за другого, для нас обоих будет лучше. Но подобные вещи только в воображении просты — на практике они неосуществимы. Мы вращались в одной среде, то и дело сталкивались, вы стали красивее, чем когда-либо. Вы просто прекрасны». Он наклонился к Ленке Яблонцаи и хотел ее поцеловать, но матушка отодвинулась — она снова чувствовала дикое сердцебиение, как прежде, когда боялась Хромого или когда ее стыдила за что-нибудь Штилльмунгус. Не нужно, чтобы он ее целовал, она не хочет, чтобы он сбил ее с толку, поцелуй для нее — не радость. «Вы не ответили мне!» — напомнила она Йожефу; тот посмотрел на нее внимательно — словно стоял перед витриной, решая: покупать, не покупать. «Так вы хотите выйти за меня, девчонка в короткой юбчонке?» — улыбнулся он, и Ленке Яблонцаи тоже улыбнулась, и глаза ее наполнились слезами. Она не сказала «да», она это сыграла, сев за рояль Беллы; мелодия так летела и ликовала, что дом Бартоков, казалось, содрогнулся от восторга. Когда вернулась Белла, музыка уже смолкла, Ленке и Йожеф сидели друг против друга и пили чай. «Нужно было видеть ее тогда, — рассказывала мне восьмидесятилетняя Белла, когда я однажды провожала ее домой, — сравнения тут не подходят. Она выглядела как человек, с которым произошло чудо».