Ставка на невинность
Шрифт:
– И нах.. гмх… и зачем? – тоскливо переспрашиваю я.
– Чтобы «соответствовать выбранной тематике». Там вся квартира в тыквах.
– Роза Моисеевна, – догадываюсь я.
– Нет. Подкидыш. «Я художник, я так вижу» …
Ну, я в этом участвовать не собираюсь и уверенно озвучиваю свою позицию:
– Я это не надену.
Хотя бы потому что оранжевый мне не идет ни в каком виде.
– Наденешь, – рявкает Герман. – Я не собираюсь один, как придурок, стоять в этой похабщине.
С
– То есть, если придурков будет двое, тебе станет легче? – закатываю я глаза.
– Естественно, меня заставила страдать Элька, а я заставлю тебя. Это справедливо. И потом твои парадные наряды не лучше. Чего стоит только бархатная плащ-палатка.
Уел.
Ладно уж. Позориться, так вместе. В конце концов, он на место поставил Лосева. Будем считать, отдаю долг.
Но надевать уродца на свой джемпер – это гарантированно получить тепловой удар. Отопительный сезон в разгаре, а свитерок явно предназначен для сна на снегу в безветренную погоду.
Вздохнув, я капитулирую.
– Где я могу переоде…
Слова застревают в горле, потому что Герман, не заморачиваясь, снимает водолазку, вызывая у меня при этом слюноотделение.
– Тут. В свою спальню я тебя не пущу, а то ты опять начнешь свои динамо-штучки, – склочничает Бергман.
Я аж давлюсь от такой наглости. Во-первых, обвинения откровенно несправедливые, а во-вторых, просто не надо ходить за мной в спальню, когда я там переодеваюсь! Похоже, такой вариант Гере в голову вообще не приходит.
– Ну без спальни я обойдусь, есть же ванная и ещё одна комната. Это же, очевидно, трёшка.
– Разведываешь? Или ты там опять голая? – взор Бергмана буравит джемпер на груди.
– Не голая, – фыркаю я.
– Тогда тут переодевайся. Я не верю тебе на слово.
Ах ты говнюк! Смутить решил?
Психанув, отворачиваюсь и стаскиваю джемпер.
– У тебя до сих пор следы от купальника, – задумчиво комментирует Герман, судя по всему и не подумавший отвернуться.
– Что тебя удивляет?
– Я думал ты на пляже в гидрокостюме загораешь…
– В следующий раз буду без купальника, чтоб тебя не смущать, – ржу я и тянусь за свитером.
– А мой подарок почему не носишь? – слышу я в недрах вязаного кокона.
Ну, писец вообще.
– Я чередую подношения поклонников, – рявкаю я.
Вопросики у него, конечно.
Бергман затыкается.
Натягиваю свитер, и меня почти прибивает к полу, как одинокую камышину.
Обернувшись к Герману я честно обещаю:
– Я сдохну.
Зверюга жутко колется, и от нее все чешется.
Поскрёбывая перси, я уныло смотрю на Бергмана, который в отличие от меня даже в этом ужасе выглядит охренительно.
– Мы быстро. Я не в том настроении, чтобы это все затягивать.
Пока Гера закрывает квартиру, из соседней двери высовывается давешний пацан.
Я к этому готова и с интересом жду его очередного пассажа.
Окинув меня взглядом, он пялится в район моей груди, которая благодаря свитеру выглядит, как будто я полродины вскормила.
– Какие тыквы! – искренне восхищается он.
– Так, – рычит Бергман. – Это мои тыквы, и я их ем. А ты по своей тыкве сейчас у меня получишь.
Ойкнув, пацан скрывается за дверью, и до нас доносится:
– Мам, Гера совсем плох. Он теперь сыроед!
Бергман медленно закрывает глаза, делает долгий выдох и под мое хихиканье толкает дверь к Розе Моисеевне.
Она не заперта, и нас сразу встречают вкусные запахи выпечки и специй.
Снует деловито Элька, похожая на мандаринку, в рыжей замшевой юбке и оливковой рубашечке, плывет нам на встречу Роза Моисеевна, тоже ограничившаяся скромным декором в виде кирпичного цвета шарфа.
– Хорошо, что хоть вы вовремя, – радуется она, пока я сверлю рыжую ненавидящим взглядом. Вот что я ей сделала? Все люди как люди, одна я как бахчевая грядка. – А то некоторые Федорасы так до сих пор и не приехали…
Эля, строя невинный вид, лишь молча разводит руками. Мол, ты попала под раздачу.
– Что за Федорасы? – шепотом уточняю у Бергмана.
– Раевский.
– Он же Олег, – удивляюсь я.
– Он многогранный.
Элька встревает, чтобы тему ее парня оставили в покое:
– Пока групповое фото откладывается, давайте я вас вдвоем пофоткаю.
– Не надо! – в один голос мы с Бергманом открещиваемся.
– Надо-надо, – Роза Моисеевна сверлит нас своим прищуром. – И что это мы упираемся? Неужели стесняшки?
Герман, как главная стесняшка, закашливается, а я покрываюсь красными пятнами, вспоминая нашу последнюю встречу.
– Идемте, – ржет уже в голос рыжая. – Я там кресло украсила, сейчас на нем и отснимем.
Переступая через тыквы, мы обреченно плетемся к фотозоне.
Кресло украшено шикарно: уютный плед, красивая думочка в осенних оттенках, на спинке кресла, распушив шерсть, сидит рыжий котенок.
– Мам, ты же говорила, у тебя аллергия, – ехидно вопрошает Бергман.
– Прошла, – невозмутимо отвечает Роза Моисеевна. – Вы пока сфотографируйтесь, а я нам чаю сделаю. С настоечкой.
А я все смотрю на кресло и понимаю, что настоечка мне необходима.
Оно слишком узкое для двоих.
Подтверждая мои подозрения, рыжая стерва командует: