Ставка на невинность
Шрифт:
– Ага, пункт два-один.
– Чего? – воплю я и мотаю наверх. – Ах ты, паразит!
В пункте два-один убрана часть про сохранение моей мнимой девственности!
Охренел!
Мне, может, память о ней дорога!
И засучив рукава я бросаюсь в переписочный бой со всем пылом неудовлетворённого либидо.
Алка – настоящий друг и не бросает меня, пока я стучу по клавишам ноутбука в мессенджер Бергману. Незримо она со мной, бубня в телефонную трубку:
– А он чего? А ты чего?
И
Только я не понимаю, как так вышло, что при общей договорённости сократить общение до минимума мы с Германом должны видеться практически каждый день!
Потому что я должна сходить с ним в картинную галерею на корпоратив, он за это со мной выбирает подарок и едет к Артемьеву. Я иду с Бергманом и его друзьями смотреть матч в спортбар, а он тащится со мной на отчетный концерт моей троюродной племянницы в консерваторию.
И финалочкой за то, что я согласилась на долбанную фотосессию, Гера вместе со мной появится на дне рождения у моей мамы.
Выходит, что недельный отпуск, начинающийся у меня в понедельник, который я брала в связи с плотным семейным графиком, я почти полностью проведу с Бергманом.
Как так вышло-то?
Глава 33. Тлетворное влияние искусства
В ночь с четверга на пятницу я лежу в постели и серьезно обдумываю вариант разорвать контракт с Бергманом, потому что за четыре дня отпуска я упахалась так, как на работе не упахивалась.
Если так прикинуть, я с Лосевым меньше контактировала за время конфетно-букетного периода, чем с Бергманом за эти дни. И сейчас мне кажется, что я постигла смысл этого ритуала ухаживания.
Если молодые друг друга не убили, не прокляли семьи, не расстреляли друзей и не обзавелись куклами вуду друг друга, можно смело переходить на следующий этап отношений.
Нам с Бергманом смело нельзя.
У меня руки чешутся его придушить.
Несмотря на то что мы больше не допускаем никаких опрометчивых поступков, вроде опасных прикосновений, всякого рода проверок и незапланированных оргазмов, напряжение между нами сохраняется, и в отсутствии возможности его снять приятным способом, мы оба друг над другом измываемся как можем.
По совету Медведевой я начинаю потихоньку прикручивать уровень своей привлекательности в сторону максимума. Юбка с каждой встречей становится короче, джемперочки
Герман же, кажется, вообще не замечает изменений, хотя нет-нет, да и ловлю я на себе подозрительный взгляд. И иногда проскальзывают у него непонятные намеки. Но руки он держит при себе, черт бы его побрал!
Понедельничный поход по магазинам в компании Бергмана превращается в жуткое испытание. Сначала меня час пытают о вкусах и увлечениях Демида, потом еще два с наименьшим пристрастием – откуда это я столько про Артемьева знаю.
Выбранный же подарок повергает меня в шок.
– Что? Игрушечная железная дорога?
– Да, – невозмутимо отвечает Бергман, пристально следя за тем, как упаковывают огромную коробищу.
– Демид теперь совсем взрослый и играет совсем в другие игрушки, – открываю я ему правду жизни, но Герман только закатывает глаза.
И когда в среду мы являемся на день рождения к Артемьеву, я уже готовлю речь, оправдывающую дебильный подарок, но, к моему удивлению, он «заходит».
С восторгом Артемьев бросается меня обнимать.
Ещё секунду и этот медведь меня расплющит, но Бергман отгораживает меня от именинника широкой грудью и впихивает коробку ему в руки.
– Ну, что? Проспорила? – ехидно спрашивает Гера, кивая в сторону Демида, который уже тащит канцелярский нож.
– Проспорила, – кисло соглашаюсь я.
Это мы накануне от скуки заключили пари.
И я продула.
И кто меня за язык тянул?
Искусство на меня плохо влияет не иначе.
Вторник был занят корпоративом Бергмановской фирмы в честь ее пятнадцатилетия. За каким-то хреном до классического разлюли-малина под разбитные хиты прошлого в ближайшем ресторане втиснули культурную программу для сотрудников в новой картинной галерее.
Бродя по залу от шедевра к шедевру, прости господи, я злюсь, потому что меня сверлят не меньше десяти пар разъяренных женских глаз, и я все время прикидываю, кому из них перепало то, что мне не дали.
Не выдержав взгляда одной настырной особы, которая за последние пятнадцать минут подсовывает свою корму Герману под нос уже десятый раз, постоянно роняя буклетик и нагибаясь, чтобы его подобрать, я собственническим жестом беру Бергмана под руку и прижимаюсь к нему:
– Милый, а почему нас в тот зал не пускают? – указывая на ограждение, с придыханием спрашиваю я так, чтобы слышала жопастая овца.
Бергман, хмыкнув, приобнимает меня за талию и шепчет на ухо: