Ставрос. Падение Константинополя
Шрифт:
Зрители дружно закричали, когда квадриги вынеслись вперед; в глазах у Желани они слились в многоцветный неукротимый вихрь. Она стиснула руки и только пыталась различить, стоят ли еще в колесницах люди; выпасть и убиться, должно быть, проще простого!
Она вскочила со скамьи вместе с Метаксией, потому что гречанка подхватила ее на ноги и стояла вся дрожа от волнения и сжимая ее плечо, выкрикивая слова ободрения своему “зеленому”. Раньше Желани представлялось, что только мужчины могут вести себя так необузданно; но здесь многие зрительницы не отставали от
Желани стало дурно и она села на место, закрыв лицо руками. Этого было слишком много для нее. Ее одолели чужие, чуждые ей страсти, бродившие по ипподрому, и она потеряла счет времени…
Потом славянка почувствовала, как Метаксия толкает ее в бок и смеется.
– Победили “красные”! – воскликнула она. – Слышишь? Не наши, но и не Иоанна!
– Что ты! – воскликнула Желань, в испуге прижав руку к груди. Она стала осматриваться, не слышал ли кто, - и только потом поняла, что Метаксия говорит с нею на ее языке: с каждым днем гречанка говорила все бойчее, хотя и прежде объяснялась очень хорошо.
Потом в цирке звучала музыка и песни; потом боролись атлеты, белые и черные, как сажа: Желань даже подумала, что это ей грезится. Под конец устроили потешный бой – воины в доспехах, с закрытыми лицами, сражались на мечах. Двое бойцов были ранены и их унесли.
Метаксия уже успела рассказать славянке, что в старину такие поединки шли не до первой крови – а до смерти, между пленными рабами, которых нарочно выучивали для братоубийства…
– Слава богу, это давно прекращено! – сказала гречанка. – Император милосерд, и мы крестились и изменились!
“Ничуть вы не изменились, - подумала Желань, - какие были кровопийцы, звери, такие и остались”.
Напоследок все встали, и хор певчих славословил благочестивейшего и всеблаженного императора.
Потом Метаксия проводила Желань в комнату, держа под руку, потому что у славянки голова шла кругом.
Когда рабыня осталась одна, к ней пришел Фома Нотарас, который обнял ее и поцеловал.
– Как тебе понравилось зрелище, Феодора? – спросил он, приподняв ее подбородок. Глаза его, как и раньше, светились ласковым превосходством – но не будь ее ум так затуманен, Желань заметила бы, что ромей словно бы чего-то ищет в ее лице. Прежде он так не смотрел.
Видя, что наложница не отвечает, Фома повторил свой вопрос. Желань посмотрела исподлобья.
– Дивно, лепо…
Поняв, что говорит по-русски, она заставила себя улыбнуться и сказала по-гречески:
– Чудно!
А сама подумала, что никогда еще не видела таких бесовских игрищ – еще и с благословения церкви…
Ей показалось, что хозяин сейчас захочет ее, - но он еще раз посмотрел ей в глаза, потом возложил руку на голову и, улыбнувшись так же странно, точно сомневался и в себе, и в ней, вышел вон.
Он пришел только ночью, когда Желань ждала его, - хотя она не больше прежнего могла сказать, что рада такому принуждению, но была готова к тому смятению чувств, сродни императорским игрищам, в которое хозяин ввергал ее.
* Командующий войсками одной из областей (Востока или Запада), чин I класса в византийской табели о рангах.
* Колесничие гонки в Византии, как и прежде в Риме, нередко имели политический характер, и противостояние партий возниц означало политические разногласия. В частности, некоторыми историками считается, что голубые всегда стояли за господствующую религию, отстаивали интересы церкви и ее политическую независимость, а зеленые были либералами, сочувствовали еретическим императорам и даже в некоторой степени языческим традициям.
========== Глава 6 ==========
– Мне очень нравится ваша carissima*, синьор, - сказал итальянец в разноцветном берете, с живыми черными глазами – слишком живыми на увядшем желтом лице.
Фома Нотарас поднял брови.
– Carissima?
Дела гинекея, любовные дела у греков никогда не обсуждались так прямо, как это было принято у папистов.
– Ваша женщина из Московии, - с усмешкой пояснил его собеседник. Фома покраснел от гнева, сжав губы; итальянец продолжал невозмутимо глядеть на него. Это был художник – Альвизе Беллини, мастер венецианской школы, уже прославившейся при дворе василевса.
Патрикий совладал с собой и спросил:
– И что же?
Он догадывался, к чему ведет живописец, и это ему не нравилось – это было почти как та мерзкая уступка, уния с католиками, на которую все-таки пришлось пойти греческой церкви.
Мастер вздохнул, сложив на животе узловатые руки.
– Эта женщина отличается красотой, какой я не встречал в Италии – и даже здесь, при дворе императора, - задумчиво произнес он; а жадный блеск в глазах говорил, что итальянец припоминает каждую черту полюбившегося ему лица. – Я бы очень желал написать ее, чтобы увезти с собою в Венецию.
Патрикий свел брови. Прежде, чем благородный муж холодно отказал ему и отправил прочь, ремесленник торопливо прибавил:
– Я заплачу, не вы! Вам это не будет стоить ни гроша!
Фома Нотарас погладил чистый подбородок и улыбнулся, пристально рассматривая настырного живописца, - тому стало не по себе. Он знал, что греческая мягкость бывает пострашнее итальянского бешенства.
А потом ромей сказал:
– Она не согласится. Она очень застенчива – и сочтет оскорблением такое внимание к своей красоте.
– Мадонна, - пробормотал Беллини. – Какая потеря!
– Нет, не мадонна, - усмехнувшись, возразил патрикий. – У нас Богоматерь не принято представлять в земном образе, как и делить ее на число областей, которым она покровительствует!
– Вы очень образованны и богобоязненны, синьор, - поклонившись, сказал Беллини.
Он помешкал, подбирая новые слова для убеждения, - но тут ромей неожиданно сказал:
– Я соглашусь, чтобы написали портрет Феодоры, - но с моим условием, а не с вашим. Я заплачу вам – а картина останется у нас.