Ставрос. Падение Константинополя
Шрифт:
И замерла в испуге, когда Беллини взял ее руку и поцеловал. На Руси такие знаки почитания мужчины не оказывали даже боярыням – непристойно… Вот пасть в ноги знатной госпоже – это настоящее смирение, служба.
Метаксия, которая только сейчас напомнила о себе, встала между ними и перевела слова мастера – сложив руки на груди и улыбаясь, как будто гордилась Желанью:
– Синьор Беллини благодарит тебя за терпение и твою красоту – его глаза сегодня устроили себе настоящий пир, любуясь тобою, а руки были счастливы работой,
Желань нахмурилась. Это прозвучало не только непристойно – но и так, как будто глаза итальянца смотрели и руки творили сами по себе, а душа о том не знала…
Она улыбнулась и поблагодарила. Метаксия перевела, потом выслушала ответ художника – нахмурившись, задумавшись на мгновение; потом кивнула и опять повернулась к славянке.
– Сейчас подадут угощение. Ты, должно быть, хочешь подкрепиться.
А когда мастер отвлекся, опять отойдя к своему холсту, Метаксия прошептала:
– Ничего здесь не ешь и не пей.
Желань в испуге подняла брови, прикрыла рот рукой – потом кивнула. Как она была глупа, что сама не подумала!
Когда принесли вино и фрукты, Метаксия что-то сказала хозяину и покачала головой. Итальянец сразу поскучнел, вдохновенные глаза потускнели. “Догадался!
– подумала Желань.
– Господи!”
Однако ничего ужасного не стряслось – Беллини молча проводил обеих женщин к выходу, и даже поклонился на прощанье.
Во дворе было уже темно, и Метаксия крепко схватила славянку за руку. – Проклятье! – пробормотала она сквозь зубы. Желань увидела, как сбоку проскользнули какие-то тени.
Гречанка бросила ее руку и вдруг быстрым движением выхватила что-то из длинного узкого рукава туники. Желань ахнула: в слабом свете месяца блеснул кинжал.
Славянка огляделась, тяжело дыша и прижав кулаки к груди; угрожающие тени скрылись.
Метаксия рассмеялась.
– Трусливые псы!
Они быстро пересекли двор и, отворив калитку, с радостью поспешили к ожидавшим их носилкам и охране. Забравшись внутрь, женщины припали друг к другу, переводя дух.
Когда их подняли и понесли, Желань прошептала, тронув Метаксию за локоть:
– Он ведь догадался!
– Немудрено, - презрительно отозвалась гречанка. – Эти католики только и делают у себя дома, что травят друг друга и опаивают всякими зельями! Он надеялся, что ты еще этого не знаешь!
– А кто был во дворе? – спросила рабыня.
– Может, слуги… наверное, слуги, - ответила Метаксия. – Не знаю, турки или нет, но остерегаться следует все равно.
Желань посмотрела на нее большими глазами и замолчала до конца пути.
Но когда они приехали и выбрались из носилок, она не удержалась и сказала горячие слова, которые так и рвались с языка:
– Ты такая смелая, такая умная… столько знаешь!
Она не могла больше таить свои мысли.
– Ты знатная госпожа, не иначе! А служишь мне уже так долго!
Метаксия
– Бог велел нам всем служить друг другу, - сказала гречанка. – Теперь я есть то, что я есть.
Вот и поговори с такой! Желань замолчала со смешанным восхищением, неприязнью и страхом, как делала уже много раз.
Но когда они пришли в спальню, Желань спросила:
– Мы еще вернемся туда?
– Почему бы и нет? – сказала Метаксия. – Возьмем эскувитов*, пусть стерегут нас по пути и у дома!
Она прибавила, склонившись к московитке:
– Здесь тому, кто боится, лучше вообще не ступать за порог!
Желань кивнула. Это она давно уже знала – Царьград был велик как в добродетелях, так и в пороках: после былой славы погряз в беззаконии так же, как в разврате.
Портрет был окончен через три недели.
Желань не знала, что Метаксия сказала ее хозяину, но они продолжали ходить к итальянцу под надежной охраной эскувитов. Беллини теперь мало разговаривал с ними и больше не предлагал угощения – но Желани было не привыкать к враждебным иноземцам.
Когда же она увидела готовую картину, то была поражена больше, чем на ипподроме. На нее словно смотрела вторая Желань – нет: Феодора, какою желал ее видеть покровитель: темноглазая царевна, хранящая тайны русской и греческой земли.
Портрет повесили в спальне Феодоры, и господин долго с наслаждением любовался им. Он сказал, что Феодора может оставить себе платье и драгоценности, в которых ее писали.
Наложница поблагодарила, но очень устыдилась, когда ей напомнили о ее положении. Однако потом подумала, что весь гинекей и половина двора вместе с нею живет за счет императора и его патрикиев…
Спустя немного времени василевс устроил пир, на который были приглашены многие придворные женщины. Получила приглашение и Феодора, о которой во дворце ходило уже немало слухов. А она все это время жила спокойно, начав потихоньку, под руководством Метаксии, учиться писать и читать по-гречески…
Теперь хозяин не сомневался в ней: и ему особенно нравилась ее верность, какую трудно было найти среди гречанок. Феодора, однако, едва ли могла бы изменить ему, даже если бы и пожелала, - встречи с мужчинами были слишком редки; но самая мысль о таком вызывала у нее отвращение. Ей вообще нездоровилось в последние дни, даже не хотелось идти на торжество; но она перемогла себя.
Метаксия теперь особенно внимательно приглядывалась к славянке – и, конечно, пошла с нею.
В пиршественном зале они опустились на соседние ложа – Желань давно знала об этом обычае ромеев, лежать на пирах, и не удивлялась. Так ей сейчас было и лучше.