Ставрос. Падение Константинополя
Шрифт:
Но Феодора даже в болезни не чувствовала себя забытой, что бы это ни значило, - господин присылал ей маленькие подарки: букет фиалок, ножной браслет, а однажды даже свиток с древними греческими стихами, которые рабыня до сих пор только слышала. Их читала ей наизусть Метаксия, восторженно блестя глазами, воздев руки, точно священнодействуя. Феодора мало понимала тогда, но знала, что для Метаксии это мгновения истинного счастья – как для нее самой было бы вновь увидеть родные поля и рощи.
Но Метаксии некуда вернуться…
Теперь
– Ты могла бы стать философом, если бы прошла хорошую школу, - сказала она. – Но женщин-философов не признают.
Желань давно поняла, что Метаксия привязалась к ней, как и хозяин; хотя и по-своему – как женщина, которой больше не на кого направить свою страсть.
– У тебя есть муж и дети, госпожа? – тихо спросила славянка.
– Нет, - спокойно ответила Метаксия.
Феодоре следовало бы спросить: были ли у нее муж и дети. Но она никогда бы не осмелилась задать такой вопрос.
– Я сожалею, что ты одинока, - тихо сказала славянка, надеясь хоть таким путем выведать что-нибудь.
– Это не так уж и печально, - ответила Метаксия. – Теперь я госпожа сама себе, полная хозяйка своего имения и имения моего покойного мужа.
Желань взглянула в лицо гречанки; и увидела, что та улыбается. Ее мысли были для Метаксии как открытая книга.
– У тебя нет подруг? – вдруг, неожиданно для самой себя, спросила славянка.
– Простой женщине подруги не нужны – она закрепощена дома, - ответила Метаксия. – Для знатной же они опасны.
Желань поежилась. Конечно, она знала, что и на Руси у жен бывает слишком много забот, чтобы иметь еще и подруг; но так, как эта гречанка, никто из них не говорил.
Она взяла руку Метаксии и пожала; та пожала ее пальцы в ответ.
Когда же настало время уезжать, Феодора с удивлением осознала, что не считала дней – как будто, занимаясь с Метаксией, совершенно забыла, что все это только игра, только… прикрытие. Настоящая же жизнь начиналась тогда, когда Метаксия выходила от нее и говорила с мужчинами о делах, о которых пленнице было боязно даже подумать.
Она, Желань, была для опоясанной патрикии таким же развлечением и отдохновением, как и для своего любовника.
Хозяин сам пришел за славянкой и вывел ее из гинекея – а Желань подумала, что могла бы и не дожить до этой минуты. Но Фома Нотарас был спокоен и ласков, как будто все шло как должно. Наверное, тот, кто попытался обесчестить ее следом за патрикием, первым присвоившим себе такое право, уже ломал спину на дромоне. Неужели же вся военная сила ромеев такова – сильна рабским трудом?
Конечно: как и все их процветание…
Желань очень удивилась, когда увидела около крытой
– Ты поедешь с нами? – воскликнула пленница.
Гречанка кивнула, наслаждаясь ее изумлением.
– Мы с Нотарасом соседи, - сказала она. – Земли наших отцов расположены рядом, в Морее*. Я тоже покидаю Константинополь, и буду ехать с вами почти всю дорогу.
Метаксия увидела, как Желани неприятно это узнать, - и, улыбаясь, прибавила:
– Вместе ехать и безопасней.
Вокруг них уже собрались конные этериоты*, которые должны были сопровождать патрикиев в дороге, полной неожиданностей: особенно в такое время.
А Желань одернула себя: что она себе вообразила! Ревновать знатного господина, своего хозяина: совсем ума лишилась!
Когда господин подошел ее поцеловать, Феодора была холодна.
– Что случилось? – встревожился он. – Тебе еще нездоровится?
– Нет, господин, - холодно ответила славянка. – Слава богу, я здорова.
Патрикий посмотрел на Метаксию – и вдруг Феодоре показалось, что он на миг ощутил такую же неприязнь к ней, как и она сама; хотя эти двое, несомненно, договорились о путешествии заранее.
Однако Фома Нотарас больше ничем не выказал своего недовольства. Учтиво поклонившись патрикии, он поцеловал ей руку и подсадил в отдельную повозку. Увидев это, Желань улыбнулась.
Потом хозяин таким же образом подсадил в повозку и ее; следом сел сам и приказал трогать. Господа со слугами и охраной двинулись прочь от Большого дворца – к Августейону, чтобы дальше проследовать по Месе, главной улице Города, делившей его пополам.
Феодора огляделась. Все ее вещи были здесь – все, кроме ее старого русского платья: подарки хозяина, плата за блуд… или за любовь?
Она не хотела, не могла это разбирать.
– Иди сюда, - негромко, но властно позвал ромей. Феодора послушно придвинулась ближе, и он обнял ее, так что голова славянки прижалась к его груди.
– Я тосковал по тебе, - тихо сказал он, перебирая ее пальцы. Желань беспокойно пошевелилась, обернулась на него; но Фома Нотарас просто сидел, глядя в никуда, прижимая ее к себе.
С минуту она слушала цоканье копыт по мощеной дороге – и вдруг, встрепенувшись, воскликнула:
– Постой! Пожалуйста!
– Что такое? – изумился ее хозяин.
Феодора сложила руки.
– Я хочу помолиться. Я хочу пойти в ваш великий храм, Святую Софию, - быть может, я никогда больше ее не увижу!
Фома Нотарас посмотрел на нее так, как его языческий предок взглянул бы на свою говорящую вещь, которая вдруг заявила бы, что хочет пойти помолиться в храм за какую-то свою душу.