Ставрос. Падение Константинополя
Шрифт:
Однако потом благородный патрикий терпеливо улыбнулся, в глазах же зажглось удовольствие. Ему было приятно, что его женщина из Московии чтит величайшую святыню Константинополя.
– Хорошо, - сказал грек. – Пойдем помолимся вместе.
Он выглянул в окно, отвернув занавешивавший его ковер, - потом замолчал на некоторое время. Потом крикнул вознице остановиться.
Они выбрались из повозки, и Желань на миг испугалась, что хозяин позовет и Метаксию. Он и в самом деле позвал. Но та отказалась идти.
Стыдно идти вместе с рабыней туда, где их увидят все, - не хочется
Феодора заставила себя отбросить эти мысли; когда же они вошли в собор, она забыла и себя, и даже того, кто ее сопровождал. Приоткрыв рот и откинув голову, так что шелковое покрывало свалилось на плечи, славянка созерцала святых, которые словно парили под куполом Софии; потом обозрела мозаичные картины и фрески, во все стены, трепетавшие в свете сотен свечей, смешивавшемся со светом, лившимся из окон; казалось, изображенные вот-вот сойдут со своих стен – или молящиеся воспарят ввысь, к Господу…
– В Большом дворце есть галерея императоров и их семей, тоже прекрасные мозаичные картины, - коснувшись ее плеча, проговорил у нее над ухом хозяин. – Но с Софией им не сравниться.
Феодора вздрогнула: на миг ей представилась галерея императоров, в которой убийцы идут перед убитыми, наследуют им. Но София была слишком прекрасна, чтобы задумываться об этом.
– Какого святого ты чтишь? – заботливо спросил ее господин. – Кому хочешь поклониться?
Феодора не знала – она никогда не разбирала этого; ее желания и чувства дома, в сравнении с теперешними, были как домашняя часовня, часовня боярыни, рядом с цареградским собором.
Феодора просто стала на колени и положила земной поклон, почтив сразу все это великолепие. Патрикий класть поклонов не стал, но опустился на колени и долго молился шепотом, отрешившись от всего.
Потом он встал, перекрестился, взял наложницу за руку и повел прочь. Они молча забрались в повозку – и вереница двинулась дальше.
Некоторое время господин и рабыня ехали в молчании – опять прижались друг к другу, но ничего не говорили. Потом Феодора прислушалась к перестуку копыт и колес, следовавшему за ними.
– Господин, разреши мне спросить, - тихо сказала она.
Фома открыл глаза – казалось, он задремал; но милостиво кивнул.
– Говори!
– Госпожа Метаксия – она похожа на тебя. У нее точно такие же серые глаза, и смотрите вы… Она не родственница тебе? – с осторожностью спросила славянка.
– Родственница, - ответил ромей. – Дочь моей тетки, двоюродная сестра. Многие благородные семьи в родстве между собой, - прибавил он.
Тут Желань припомнила слова патрикии, о хорошем любовнике, - и только покачала головой. Фома Нотарас посмотрел на ее серьезное бледное лицо – и, улыбнувшись, отвернулся.
* Морея — средневековое название полуострова Пелопоннес, одного из основных очагов греческой цивилизации и одного из последних оплотов гибнущей Византийской империи.
* Императорская гвардия.
========== Глава 9 ==========
Они ехали много дней – ночуя в гостиницах, где собирались шумные смуглые люди всякого происхождения и звания, пугавшие славянку, и где проезжающим служили такие же сомнительные люди. Почему все они казались Желани грешниками, хотя она совсем их не знала?
Должно быть, потому, подумала пленница, что все южане – страстные люди; такими и сотворены Господом, чтобы драться друг с другом по поводу и без повода; и им всегда тесно рядом… И кровь на солнце вскипает так легко…
Ей приятно было со своим господином – не только потому, что он был ласков, а еще и потому, что он оказался светлокож и светловолос. Если бы благородный патрикий оказался другим, таким, как все эти ослепленные похотями черные и смуглые крикуны, Желань наверняка уже рассталась бы с жизнью: она не вынесла бы близости со своим хозяином и не смогла бы это скрыть.
Даже Метаксия, благороднейшая из известных ей женщин, порою пугала ее не тем, что славянка знала и подозревала о ней, а самой своей наружностью и нравом.
Феодора охотно не показывалась бы из повозки в людных местах – но приходилось выходить, и она с робостью и неприязнью озирала греческие города, которые они проезжали, - неопрятные, некрасивые, обедневшие. Московитка успела сродниться, даже полюбить Константинополь – но он один из всех мест, где они побывали, сохранил свою красоту; в нем одном ощущалось веяние древнего, мощного духа. Константинополь же оставался и главной сокровищницей империи.
Чем южнее они продвигались, тем чернее и опаснее Желани представлялись гречины, тем белее и невыносимее для глаз – солнце и палимые им города. Метаксия успокаивала ее, когда они укрывались в комнатах.
– Скоро ты будешь на земле Фомы Нотараса – а там все еще хорошо и благословенно, как в элисии*, там растут тенистые маслины, акации… Там зеленые луга и сладкая вода… Не будет никакого больше плебса, который так нам докучает.
Желань вдруг осознала - и ужаснулась тому, что ей противны эти люди: ведь они были люди и ее братья-христиане! Метаксия же только смеялась, наморщив свой нос, прямой, как у классической статуи:
– Они не только невоспитанны, а еще и воняют, как старый сыр!
Гречанка ухаживала за ней, как во дворце: обмахивала веером – без этого предмета, заимствованного, должно быть, на западе, здесь было не обойтись - обливала водой руки и ноги. Когда Феодора захотела таким же образом поухаживать за своей знатной прислужницей, вдруг застыдившись подобного положения, Метаксия весело отказалась.
– Мне вовсе не жарко! А ты вот-вот упадешь в обморок!
У нее, впрочем, была собственная молоденькая служанка-гречанка, которую патрикия могла с полным правом принудить к чему угодно; Феодора не знала, о чем Метаксия говорит со своей прислужницей наедине и что ей приказывает. Но ходить за рабыней-славянкой Метаксии нравилось самой – ей нравилось такое служение, которое было почти насилием, любовь, которая была почти принуждением. Ей нравилось переделывать Желань по греческому образцу, смаковать ее перевоплощение и развращение; или же - претворение согласно гибнущим греческим добродетелям…