Ставрос. Падение Константинополя
Шрифт:
И, если вы все-таки усомнитесь в моем авторстве, что, наверное, случится, попросите Феодота показать мою заколку и платок, который ты вышила мне своими руками, любимая. Этот человек будет и вашим проводником.
Я дал ему указания насчет всех моих людей, оставшихся в Венеции. Часть их останется здесь, а те, кого я назвал Феодоту, поедут с вами, как ваша свита и охрана.
Выезжайте так скоро, как только сможете собраться. Видишь – я уже приказываю, хотя раньше молил! Но ты знаешь, что все мои желания подчинены вашему благополучию, как и следует желаниям вождя.
Люблю тебя – и склоняю голову перед
Твой Леонард”
Феодора дочитала прерывающимся голосом и выронила письмо на колени.
Несколько мгновений она сидела, прикрыв глаза, побледнев и трудно дыша, - Феофано сидела напротив нее так же неподвижно, змеиным блестящим взглядом скользя по фигуре подруги, по посланию комеса на ее коленях. Рука василиссы поглаживала живот, прикрытый складками темного платья.
Потом вдруг Феофано быстрым движением встала, зашумев шелком, и, стремительно шагнув к своей филэ, протянула руку:
– Дай сюда письмо!
Феодора от растерянности послушалась, не возразив не словом. Впрочем, она и сейчас, опекая беременную Феофано, редко решалась перечить ей: не потому, что боялась своей возлюбленной, а потому, что воля царицы подавляла ее собственную.
Феофано быстро пробежала письмо комеса глазами; потом поднесла бумагу к носу и вдохнула запах.
– Это его духи, запах его волос, - прошептала лакедемонянка. – И я знаю его почерк.
Потом она вдруг скомкала письмо в руке и, не простившись с Феодорой, так же стремительно направилась прочь из комнаты. Феодора через несколько мгновений растерянности вскочила и, зачем-то бросив взгляд на икону на стене, поспешила следом за госпожой. Феофано не следовало оставлять одну, когда она готовилась вскипеть яростью, особенно сейчас, - а Феодора видела, что до этого недолго!
Составить такое письмо мог только тот, кто был превосходно осведомлен об их делах, - и мысль о том, что среди них мог оказаться столь ловкий враг, лишила Феофано самообладания. Нельзя ни на минуту забывать о том, что она беременна, - и даже если Феофано гордо отрицает, что это ей хоть сколько-нибудь тяжело, ребенок, растущий под ее сердцем, уже слишком часто повелевает ее чувствами!
Может быть, беременность увеличила ее проницательность; а могло случиться и наоборот.
Феодора выбежала на крыльцо как раз тогда, когда Феофано очутилась перед посланцем. Феодот, - крепкий невысокий грек с вьющимися темными волосами и низким покатым лбом, обычною греческой наружностью, - стоял перед лакедемонянкой опустив голову; он время от времени взглядывал на василиссу и опять потуплял взгляд, как будто ожидал себе приговора. Так мог вести себя и виновный, и любой невинный человек, на которого возводят напраслину.
Феофано внимательно рассматривала изогнутую полумесяцем серебряную заколку с лиловым аметистом, которая была так красива в густейших черных кудрях комеса. Услышав шаги Феодоры, царица быстро обернулась и сделала ей знак.
– Поди сюда!
Феодора подбежала к лакедемонянке. Феофано тут же цепко, почти больно схватила ее под локоть; а другой рукой подала белый платок, который на глазах у подруги взяла у посланца.
– Приглядись как следует! Это твой подарок?
Феодора посмотрела, как переливается вышитый лиловым шелком рисунок, - не то фиалки, не то морские звезды,
Феофано отпустила руку московитки и шагнула к Феодоту. Посланец поднял глаза и замер под ее взглядом – его здоровый румянец, и, казалось, даже загар побледнел.
– Я вижу, что комес очень старался убедить нас в своем авторстве и в твоей правдивости. Не так ли? – спросила Феофано, рассматривая посланца.
Феодот кивнул и сглотнул.
– Мой господин очень тревожится о вас, мои госпожи!
И тут Феофано схватила его за плечо. Он вскрикнул от боли; а в светлых глазах лакедемонянки полыхнули молнии, хотя был самый погожий день.
– Послушай меня, - прошипела царица. – Если окажется, что ты крыса, я вырву тебе сердце голыми руками!..
– Феофано! – воскликнула московитка.
Она не выдержала: нельзя же, в самом деле, подозревать каждого человека из-за общей опасности! Комес в своем письме советовал подозревать всех: но сам он никогда бы до такого не опустился…
Феодора ощутила страх, от которого даже свет вокруг померк, а Феофано в своем темном одеянии превратилась в черную Гекату, терзающую одинокого несчастливого путника, очутившегося на перекрестье дорог в ночной час*. О, насколько греческие боги страшней и глубинней римских, которыми забавлялись уже ни во что не верующие!
– Госпожа, отпусти его! – воскликнула Феодора.
Феофано наконец разжала руку, и Феодот повалился на колени. Лицо его было белым как бумага. Московитка нисколько не удивилась тому, что он испугался лаконской царицы более всех пережитых им дорожных опасностей!
– Я честен… богом клянусь! – выдавил он из себя.
Феофано долго рассматривала его – потом кивнула.
– Хорошо, пока я верю тебе. Но мне нужно свидетельство других. Все ли матросы помнят тебя так, как говорил Леонард?
Феодот покорно встал и пошел в дом: он безошибочно свернул туда, где жили люди комеса, и Феодора почувствовала уверенность, что те узнают его. Да, вероятнее всего, они хорошо знали этого человека. И потому посланец комеса еще легче мог оказаться крысой, чем любой их сомнительный товарищ…
Феодота узнали – экипаж “Эрато” в один голос подтвердил, что он плыл с ними как матрос, хотя нечасто бывал нужен: впрочем, после гибели “Василиссы Феодоры”, у комеса получился даже избыток людей в обеих командах.
Посланца отпустили отдыхать. Феофано, на всякий случай, распорядилась взять его под стражу: под наблюдением матроса продержат до самой новой встречи с комесом. А встреча эта состоится скоро; про себя Феодора уже понимала, что Феофано, да и все остальные подчинятся его призыву.
Феофано сразу же созвала совет в обеденном зале. Положение ее было довольно щекотливым – Леонард Флатанелос мог приказать Феодоре последовать за собой, как своей жене; но Феофано была равна ему по значению и независима. В том, что касалось охраны, комес передал свои полномочия оставшимся в Венеции начальникам воинов, а главные решения принимала Феофано, как высшая власть. Это без Леонарда установилось негласно и единодушно…