Ставрос. Падение Константинополя
Шрифт:
Фома смотрел на Замок Святого Ангела, вид на который открывался ему из окна; и он думал о своей неверной сестре, неверной жене и осиротевших детях – то с ненавистью, то с любовью. Он уже давно не мог отделить одного от другого. Но сейчас все прочие чувства затмила тревога и жажда защитить своих близких от опасности – опасности куда худшей, чем он сам, патрикий Нотарас. Военные планы менялись в зависимости от обстановки… как и планы отмщения, и все человеческие страсти в войну порою в один миг перекидывались в противоположные.
Скрипнула дверь, и патрикий обернулся; вошел смуглый человек приятной наружности, не то грек, не
Фома встал, и они пожали друг другу руки.
– Мануил, наконец-то! – сказал патрикий, жадно всматриваясь в гостя: очевидно, близкого друга. – У тебя все получилось?
Мануил кивнул.
– Слава Христу, все. Передали твоему человеку - и подбросят госпоже, как и в прошлый раз.
Фома просиял и схватил его за плечи:
– Чем я смогу тебя отблагодарить?
Мануил мягко улыбнулся:
– Это не нужно, Фома, ты знаешь… Я уже получил мою награду, как и ты. Высшая награда для нас в безопасности наших семей и нашей веры!
Фома задумчиво кивнул; хотя едва ли даже теперь согласился со словами Мануила. Его друг просто никогда не попадал в такое положение со своей женой и детьми, как он сам!
Мануил сел в кресло; Фома также.
– Конечно, она все поймет, - прошептал он: не то с ненавистью, не то с восхищением. – Она все поняла с первого раза, и сейчас я написал письмо своей рукой, чтобы она больше не сомневалась… Повезло же мне с такой умной женой!
Мануил улыбнулся.
– Умные жены требуют особенного и неослабного внимания, - сказал он. – Они не будут просто подчиняться. Но ведь потому ты так ее и любишь?
Фома махнул рукой: он сейчас не испытывал никакого желания говорить с посторонним человеком о том, что он и сам не до конца понимал. Тем более, что Мануил Дука, хотя и наиболее посвященный из чужих, знал только половину правды… это был один из тех византийских греков, с которыми списывалась из-за моря Феофано, и Мануил знал о Феофано: но не о Валенте.
Он не знал также и о переодевании Метаксии Калокир, и о ее военных подвигах, и, тем паче, о лесбийской любви! Он не знал, что Феофано такая же желанная добыча для ортодоксальных католиков, как для турок! Он не слышал ничего о философии двух подруг-любовниц! Может быть, дойди до Мануила Дуки все эти слухи, он не стал бы так легко помогать обманутому мужу.
Но известия, слава всем святым, не могут лететь впереди коней или кораблей.
Мануил ушел, а Фома, закусив тростниковое перо, опять погрузился в свою недодуманную мысль.
Фома Нотарас прибыл в Венецию после Леонарда Флатанелоса – но с совсем небольшим опозданием, как и в Кандию. Фома не распускал своих гребцов и не бросал хеландии, часто наведываясь в порт, - и патрикию стало известно о том, что в порту корабли Ибрахима-паши, когда комес был уже в отъезде и не мог знать положения дел в Венеции. Хотя даже те из людей Леонарда, кто остался в Венеции, его не знали. Фома также не знал, где комес поселил своих спутниц – и где разместил команду. Но, может быть, туркам тоже понадобится
Пометавшись в поисках выхода, Фома помчался в Рим: он разыскал там Леонарда, который успел нашуметь, в отличие от женщин, – и из Рима, заручившись помощью Мануила Дуки, патрикий начал действовать…
Конечно, корабли паши, скорее всего, были в Италии с торговой целью или политической миссией, а может, и тем, и другим, - но это не мешало третьему: охоте за беглецами. Не только турецкие, но и европейские суда очень часто имели не только явные, но и тайные цели.
Венеция была очень неспокойным городом, издавна раздираемым борьбою за власть, как и другие города Италии, в которой, как некогда в Византии, одновременно правило несколько государей и множество влиятельных семейств, сражавшихся за или против папской курии*. Италия, родина католичества, была гораздо менее целостна в вопросах католической веры, чем другие страны; и хотя именно Италия породила инквизицию, наибольшего влияния инквизиция достигла тоже в других странах. Исключая Рим, столицу латинского христианства, - римская инквизиция по своему значению не уступала французской.
Однако в Риме тоже свирепствовала борьба противоположных течений мысли – и великий вечный город даже еретикам предоставлял гораздо больше убежищ, чем маленькие, плохо спланированные и отвратительно грязные города скученной Европы. Именно в Риме еще можно было встретить живую греческую философию; окунуться с головою в кипучие дебаты. Если, конечно, не бояться рисковать головой.
Но тот, кто желал пересидеть своих врагов, мог это сделать в Риме; и именно здесь, пожалуй, можно было надежнее всего укрыться от турок. При всей своей власти и возможностях, Ибрахим-паша не решился бы зайти настолько далеко. Хотя в портовом городе, двуязычном городе нескольких вер, вроде Венеции или Неаполя, великий турок мог бы это сделать.
И необыкновенной удачей было то, что Леонард просил помощи у Мелетия Гавроса. Это был далеко не последний человек в Риме. А когда Фома узнал, что Валент был женат на двоюродной сестре Мелетия, - которую, по-видимому, и свел в могилу, - он очень обрадовался: в скором времени можно было получить еще одного ненавистника Валента Аммония.
Само по себе убийство жены не было таким серьезным преступлением, - и в христианских странах тоже, положа руку на сердце, - но убийство женщины своего рода изменником, ренегатом, приобретало уже совершенно другой вкус и намного большую значимость.
Убийство Цецилии Гаврос могло оказаться преступлением против всего христианского мира… если подбросить Мелетию эту мысль в нужную минуту.
А Мелетий, хотя и осторожный человек, мог пойти на риск во имя крови, веры и дружбы: Фома знал это уже потому, что Мелетий дал приют Леонарду Флатанелосу, за которым, конечно, подозревал много сомнительных деяний и много врагов…
Можно было весьма серьезно опасаться жены Мелетия, дочери старинного патрицианского рода* и ревностной папистки, - но Констанция Моро*, конечно, была умна, другую женщину Мелетий себе бы не выбрал. И хотя римлянка, питавшая отвращение к греческому вольнодумству, наверняка шпионила за собственным мужем и его друзьями, она едва ли решилась бы навлечь подозрения отцов церкви на свой собственный дом, указав им на еретиков под крышей Гавросов. Другое дело – начать действовать, когда Леонард Флатанелос со своими спутниками этот дом покинет…