Ставрос. Падение Константинополя
Шрифт:
Леонард не возражал против ее дружбы с мужчинами: но ни одному из итальянцев, конечно, не хотелось дружбы с ней.
На второй день после начала празднеств, когда Рафаэла ушла отдыхать в отведенные ей покои, - разумеется, общие с мужем, - Мардоний, уйдя с бала, последовал за нею, опасаясь оставлять жену одну даже в родительском доме. Он иногда даже чрезмерно опекал ее, но не душил своей властью, и Рафаэла была благодарна молодому Аммонию, чувствуя его любовь.
Но в этот вечер она была не только утомлена, но и уныла… как
Ночью, когда они лежали рядом, обоим плохо спалось. Мардоний знал, что жена не спит, хотя и притворяется, что задремала, свернувшись рядом.
Он тронул Рафаэлу за плечо… и вдруг она порывисто повернулась к нему и обняла. Мардоний уткнулся лицом в ее рыжие душистые волосы, погладил по голове.
– Что ты? – прошептал он. – Тебе плохо?
Рафаэла вдруг отстранилась от него и, схватив за плечи, посмотрела мужу в лицо: ее блестящие светлые глаза казались то серыми, то голубыми.
– Мои родные хотят убить тебя, - прошептала она.
Мардоний усмехнулся, хотя ему стало холодно – может, от сквозняка, гуляющего по просторной спальне. Уж не простудить ли его насмерть здесь хотят, вместе с беременной женой?
– Я знаю, что меня хотят убить, - сказал он. – У них не получится.
Рафаэла грустно усмехнулась: совсем еще молодая и неопытная, она уже понимала, что в доме Моро храбрость мужа не значит ровным счетом ничего, и может только вернее погубить его.
– Они будут пытаться сделать это честно… а если смогут, то и бесчестно. Все равно, - прошептала итальянка. – Потому что мне нашли нового мужа, и со мной уже говорили об этом!
Она закусила губу.
– Мне приказывали молчать, а я не могу!
– Что? – воскликнул потрясенный македонец, наконец обретя способность говорить.
Это не могло поместиться в его греческом, православном уме; хотя он знал Феодору, сменившую уже двух мужей… но ведь дело Феодоры было совсем другое.
– Нового мужа?.. – повторил Мардоний. – И он примет тебя с моим ребенком?
Рафаэла кивнула. Она была удивлена намного меньше, чем он.
– Чужой ребенок теперь мало значит… теперь моя семья может выбирать, - итальянка засмеялась, потом всхлипнула.
Мардоний опять прижал ее к себе.
– Я тебя никому не отдам. И нашего ребенка, - свирепо проговорил Валентов сын. – Слышишь?..
И в этот раз Рафаэла поверила.
========== Глава 155 ==========
Герцог со всею своей немалой свитой задержался у Моро и после празднеств по случаю помолвки – конечно, семейство Моро сочло за честь принимать его, даже если это и было накладно. Само собой, они не могли отказать в гостеприимстве и Флатанелосам, которые тоже задерживались в Риме по различным делам своей большой семьи.
Феодора затруднялась сказать, кто
Рафаэла и так уже поступала против своей католической совести… дочь римских патрициев прежде всего принадлежала римской церкви, а потом уже Мардонию! Какая бы уния ни существовала между Византией и Римом – эти две огромные семьи разделяло куда больше, чем соединяло, и слишком хрупка была любая договоренность между ними.
Мардоний прежде думал, что сама Рафаэла могла найти его медальон с прядью русых волос, не похожих ни на чьи другие; но теперь отказался от этой мысли. Его итальянка была слишком честна. Хватало вокруг и других людей, которые могли бы догадаться о его тайной любви; которым было бы куда выгоднее рассорить греков и итальянцев, чем его жене!
Однако это не препятствовало догадаться о том же самом и Рафаэле: его молодая синьора оказалась совсем не глупа. Может быть, она как-нибудь случайно обнаружила медальон – и, открыв от любопытства, поняла его значение… или просто женское сердце подсказало ей правду. Македонец и итальянка о многом молчали друг с другом, чтобы друг друга не оскорблять.
Пока, - должно быть, благодаря сиятельному присутствию, - Мардония никто из Моро не пытался задеть; жена заметила, что на балу и позже, пока они гостили у Моро, с ним даже пытались подружиться. Прежде, когда македонец только сватался к ней, он был слишком чужим для всех в Риме; а теперь и обвыкся, и, незаметно для себя, во многом перенял манеру итальянцев; и их обычаи стали приятнее ему, чем были вначале. Молодым перемены всегда давались легче, чем отцам. И далеко не все дети знатных итальянских семейств были высокомерны.
Рафаэла видела, как Мардоний разговаривает в большом зале с какими-то молодыми благородными господами и даже смеется с ними; впрочем, он больше слушал, чем говорил. Итальянцы разливались соловьями – они были еще хвастливей и напористей греков, по натуре своей и по праву хозяев; Мардония же могли здесь осудить за что угодно… Хотя македонец всегда держался с достоинством – Рафаэла знала, что ее супруг никому в Италии не станет таким другом, каким был русскому евнуху, и никому не откроется так, как ему.
– Бенедикто Пизано предлагал мне научить меня драться на шпагах, - сказал Мардоний жене однажды вечером; македонец говорил со сдержанной обидой, которую итальянка безошибочно научилась распознавать.
Рафаэла, которая помогала мужу раздеваться, распуская тесемки на плечах, замерла позади него. Мардоний мало рассказывал жене о том, что происходит между ним и его друзьями: и старыми, и новыми. Может быть, македонцу мешала гордость или дикость…
Но такое предложение, - научить сражаться, - очень много значило, и о нем Мардоний не мог умолчать!