Стеклянная Крепость
Шрифт:
Илна другой рукой отщипнула прядь волос у себя за ухом, затем отрезала ее лезвием. Хотя железная рукоять побывала в руке Черворана, она оставалась ледяной. Ей не понравилось прикосновение металла, но она использовала атаме, а не свой собственный нож, потому что у него могло быть преимущество, которого она сама не понимала.
Мать Илны, Мэб, была волшебницей или кем-то большим, чем волшебница, ее мать и мать Кэшела. Илна никогда не встречалась с Мэб, видела ее только издали, и вряд ли поняла бы больше — ни о Мэб, ни о том, что она сама делала с тканью, — даже если бы они поговорили, как предполагала она. Но, как сказала Теноктрис, были причины, по которым волшебник мог использовать Илну или ее брата, чтобы увеличить силу своего заклинания.
— Илна? — сказала Теноктрис. — Я уверена, ты понимаешь это, дорогая, но есть опасности для человека, чья психика контролирует симулякр, то есть двойника волшебника.
— Спасибо вам, Теноктрис, — ответила Илна. Было странно осознавать, что у нее есть друзья, что есть люди, которые заботятся о ней. — Боюсь, и вставать по утрам тоже опасно. Особенно в наше время.
Она протянула прядь волос Черворану; он взял ее в ладонь, а не между большим и указательным пальцами, как она предлагала. Илна повернула атаме острием вверх и рукоятью в сторону волшебника, и он взял его.
Илна наблюдала, как Черворан с помощью ножа очертил овал вокруг трупа, оставив больше места у ног, чем у головы. Конец ножа лишь слегка задел мягкий камень, но, ни сделал, ни одного пропуска.
Она была рада избавиться от атаме; она скорее сунула бы руки в вонючую жижу склепа, чем снова прикоснулась бы к этому холодному железу. Но она сделала бы и то, и другое, и даже хуже, если бы этого потребовал долг.
Илна улыбнулась и, не глядя, дотронулась до тыльной стороны запястья Чалкуса. Он снова вложил клинок в ножны, но рукоять всегда была рядом с его руками. Она не стала бы притворяться, что счастлива, но она была рада быть тем человеком, которым была, а не кем-то слишком напуганным или брезгливым, чтобы делать то, что должно быть сделано.
Черворан шагнул в нарисованную им фигуру, встав у ног трупа. Он направил атаме в лицо женщины. Кто-то закрыл ей глаза, но рот ее был приоткрыт в предсмертной судороге. Она потеряла передние зубы как на верхней, так и на нижней челюстях.
— Аур механ..., — начал Черворан. Лазурный волшебный свет, голубизна которого была чище, чем что-либо в природе, сверкал на острие атаме. — Либаба ойматото.
Илна бесстрастно смотрела на труп женщины, гадая, как же ее звали. Города были обезличены так, как никогда не могло быть в таком крошечном местечке, как деревушка Барка, но Мона не была такой большой, какой бывают города. Люди на улице, где жила эта женщина, в ее многоквартирном доме знали бы ее по имени.
Теперь у нее ничего не было. Даже ее труп, ее тело, как выразился Черворан, забрали с другой целью. Конечно, теперь оно было только для личинок, но, возможно, личинки были бы лучше.
— Бридо лотиан иао..., — пропел Черворан. Топаз на его лбу пылал ярче, чем отражалось от него солнце; его атаме шипел и стучал, будто он сдерживал молнию в ее холодной железной форме.
Пальцы Илны выводили какой-то узор. Она не помнила, как вынимала пряжу из рукава, но для нее это было так, же естественно, как дышать. У мертвой женщины не было имени, и вскоре от нее вообще ничего не останется…
— Я вижу! — выкрикнул Черворан. Потрескивающая полоска волшебного света соединила его клинок с переносицей трупа. — Ити! Сквалет!
Черты лица мертвой женщины осунулись. — «Тают», — подумала Илна, но вместо этого они превращались в очертания собственного лица Черворана. Магический свет рычал и лопался, формируя плоть так, как пальцы гончара лепят глину. Глина — женского рода, сказал волшебник Чалкусу, и он имел в виду эти слова буквально.
Губы Черворана двигались. Возможно, он все еще пел, но Илна не могла расслышать слов из-за рева самого волшебства. Рот женщины, теперь уже рот Черворана, закрылся. Глаза моргнули и открылись, на мгновение наполненные огнем, который был больше, чем волшебный свет. Труп сложил руки и медленно сел, в то время как мерцающий свет распространялся по его изменяющемуся телу.
Голубое сияние исчезло так внезапно, что на мгновение показалось, что солнце не в силах восполнить его отсутствие. Черворан, пошатываясь, вышел из очерченного им овала. Он мог бы упасть, если бы Кэшел — Илна улыбнулась: конечно, Кэшел — не подхватил его за плечи.
То, что было трупом неизвестной женщины, поднялось с неторопливостью раскрывающегося цветка. Оно больше не было мертвым, оно больше не было женщиной, и во всех отношениях, кроме размера, оно выглядело точь-в-точь как Черворан. Он был крупным мужчиной, хотя и среднего роста, в то время как труп — глина, из которой он вылепил своего двойника, — был и ниже, и худощавее.
Единственной вещью, которая была на двойнике, была сумочка, висевшая у него на шее. Черворан вложил в нее пряди волос и, вероятно, что-то еще, судя по тому, как оно выпирало. И сумочка, и шнур были сделаны изо льна, а не из шерсти. Илна слишком хорошо знала о силе, которой обладают волокна, чтобы думать, что выбор растительных, а не животных материалов был случайным.
Илна повернулась и приоткрыла дверь склепа; она бросила внутрь только, что завязанный узор, затем закрыла двери.
Это был своего рода памятник; квинтэссенция присутствия этой женщины. Это было немного, но это было все, что Илна могла сделать.
Чалкус яростно выругался себе под нос. Его накидка была сшита из красной и желтой ткани в вертикальные полосы. Он расстегнул броскую гранатовую булавку, стягивавшую его у горла, и накинул на плечи двойника.
— Прикройся, черт бы тебя побрал! — прорычал он, отворачиваясь от существа и волшебника, который его создал.
— Сейчас мы вернемся в мой дворец, — сказал Черворан. — У меня есть работа, которую нужно сделать.
Илна не была уверена, но ей показалось, что на его фиолетовых губах появилась ухмылка.
***
Лошадь занимает на корабле столько же места, сколько дюжина человек, поэтому, когда Гаррик отправлялся с королевской армией, он не брал лошадей. Курьер, тяжело дышавший перед Шариной, пробежал все расстояние, оставшееся после битвы. Перед выходом он снял свои доспехи и оружие, но на нем все еще были военные ботинки. Он сидел, согнувшись, положив руки на колени, и медленно переминался с ноги на ногу, чтобы не одеревенеть, втягивая воздух в легкие.
На восковой печати таблички для письма была изображена виноградная гроздь: герб семьи Лайаны бос-Бенлиман, а не двуглавый дракон Лорда Уолдрона. Шарина, ничуть не удивившись, вскрыла табличку. В конце концов, именно поэтому она отправила Лайану вместе с армией; или, что еще лучше, разрешила Лайане сопровождать армию. Лорд Уолдрон считал, что отчитываться в чем-то ему унизительно, и в данном случае у него, вероятно, было полно дел.