Стих и проза в культуре Серебряного века

Орлицкий Юрий

Кроме того, у А. Добролюбова в миниатюре «Он говорит: в море моем живи и покойся…» используется метрическая проза; отдельные метризованные фрагменты, особенно заметные в миниатюрах именно в силу их краткости, встречаем и в других текстах.

Кроме того, поэт нередко обращается к средствам так называемой графической, или визуальной прозы, актуализирующей вертикальный, стиховой ритм текста.

Еще один немаловажный признак, характеризующий большинство миниатюр Добролюбова – отсутствие заглавий, что для прозаического произведения выступает как безусловный признак стихоподобия и несамостоятельности в рамках сверхстиховой целостности. Не имеют заглавий 50,6% прозаических произведений в книге при 61,4% неозаглавленных стихотворений.

Наконец, в цикле «Пыль дорог» под номером III располагается миниатюра «И человек неведомого народа…»,

четвертая, последняя строфа которой завершается стихотворной (то есть записанной в столбик) цитатой из пророка Захарии.

Еще одно проявление общей прозиметрической ориентации книги – использование эпиграфов, посвящений, указаний на место и дату написания текстов и других вспомогательных элементов текста, способных в условиях прозиметрического двуязычия создавать дополнительные стыки стиха и прозы. Эпиграфы Добролюбова, часто довольно развернутые, и несколько посвящений и подзаголовков, в силу своего объема, тоже позволяют говорить о прозиметрии: ими снабжена 41 миниатюра, причем в 34,1% случаев можно говорить именно о стыке стиха и прозы.

Вспомним в связи с этим, что Добролюбов пишет в своем «Письме в редакцию “Весов”»: «Против стихов. Чем более вы будете забывать об одежде стихов, о наружном размере ударений, о непременном созвучьи букв внутри каждой строчки, только тогда совершится песня свободная неудержимая и место ей будет Церковь или Жизнь». При этом чуть выше, в главке «Против романов», на первое место в своей инвективе поэт выносит их принадлежность к «большой» прозе: «Это просто длинные повести суеты».

То есть имеет смысл говорить, что стихи и проза в их традиционной форме Добролюбова не вполне устраивают, а прозиметрия воспринимается автором как частный случай общей синтетической ориентации современного ему искусства слова, ее конкретное структурное выражение. А в целом опыт поэта занимает свое, особое место в истории нашей словесности, показывающее одну из возможностей творческого переосмысления взаимоотношений стиха и прозы в рамках единого структурно целостного образования.

Всё это вместе взятое позволяет говорить о том, что Добролюбов был не только и даже не столько простым учеником французских поэтов, быстро переболевшим их влиянием и ушедшим в специфически русскую поэзию народной веры, а подлинным новатором, мастерски учитывающим на всех этапах своего творчества как влияние французской и – шире – мировой поэзии, так и различные жанры русского народного творчества, оригинальный сплав которых и дал неповторимый добролюбовский поэтический эксперимент, не понятый и недооцененный как современниками, преклонявшимися перед Добролюбовым как человеком, так и потомками, привыкшими видеть в нем скорее маргинальную фигуру, чем оригинальнейшего художника, проложившего новые пути не только русской, но и мировой поэзии.

– 3.3 –

От триолета до верлибра: диапазон версификационного мастерства Федора Сологуба

Применительно к поэзии Серебряного века можно говорить о двух принципиально различающихся подходах к стиховой культуре: условно говоря, неоклассическом и неоромантическом. Для первого характерна приверженность к силлаботонике и, соответственно, попытки расширить ее возможности за счет использования разных, в том числе и экзотических, размеров и метров, а в области строфики – повышенный интерес к усложненным формам; для второго – тяготение к разным типам тоники и свободному стиху и различным видам нестрогой строфической организации. К неоклассикам в этом особом понимании условно можно отнести в первую очередь старших символистов – Мережковского, Гиппиус, Брюсова, Бальмонта, Сологуба, а также некоторых авторов следующих поколений – Кузмина, Гумилева, Северянина, к неоромантикам – Белого, Блока, футуристов. Разумеется, в большинстве случаев встречаются и исключения: например, верлибры у Сологуба или, наоборот, терцины и сонеты – у Блока.

В связи с этой общей картиной мы и хотели рассмотреть основные предпочтения поэта Федора Сологуба в области метрики и строфики. К сожалению, пока в нашем распоряжении нет полного свода стихов автора, а из выпускаемого издательством «Наука» трехтомного собрания увидели свет только два первых тома, составившие три солидных фолианта, поэтому одной из серьезных проблем оказалась репрезентативность материала исследования. По этой причине мы избрали восьмитомное собрание сочинений издательства «Навьи чары» (по которому и приводятся все цитаты без указания

номеров тома и страницы), в случае необходимости прибегая к другим дополняющим его изданиям, в том числе и к уже названному тому «Литературных памятников». Однако для определения основных пропорций мы сочли необходимым использовать именно восьмитомник.

Подавляющее большинство стихотворений в нем написано традиционной рифмованной силлаботоникой с традиционным же преобладанием ямбов и хореев; значительно реже встречаются трехсложники, что тоже вполне соответствует суммарной картине русского стиха конца XIX – началa XX вв. Тоника в разных вариантах встречается крайне редко – всего в 12 стихотворениях.

При этом дольники и акцентные стихи Сологуба, появляющиеся в его репертуаре в начале 1900-х гг., отличаются особой ритмической выразительностью – возможно, как раз благодаря своей особой редкости и неожиданности в составе его книг. Таково, например, стихотворение 1904 г. «Я спал от печали…». Оно представляет собой двухиктный дольник на трехсложниковой дактилической основе:

Я спал от печалиТягостным сном.Чайки кричалиНад моим окном.Заря возопила:«Встречай со мной царя.Я небеса разбудила,Разбудила, горя».И ветер, пылаяВечной тоской,Звал меня, пролетаяНад моею рекой.Но в тяжелой печалиЯ безрадостно спал.О, веселые дали,Я вас не видал!

В нем обращает на себя особое внимание заметное колебание слогового объема строк – от 4 до 8, – как правило, в дольниках не встречающееся, что и создает основную ритмическую особенность этого стихотворения, особый эффект прозаизации.

Еще сильнее он в произведениях, написанных акцентным стихом, где значительное колебание длины строк сопровождается частыми скоплениями ударных, особенно во второй половине строк; таковы стихотворения «Я живу в тёмной пещере…» (1902), «Вы не умеете целовать мою землю…» (1907), «Самоуверенный и надменный…» (1912), «Людская душа – могила…» (1920), «Милая мать, ты – Мадонна…» (1921). Все их можно рассматривать как своего рода переходные формы между рифмованной тоникой и свободным стихом.

Я живу в темной пещере,Я не вижу белых ночей.В моей надежде, в моей вереНет сиянья, нет лучей.Ход к пещере никем не иден,не то ль защита от меча!Вход в пещеру чуть виден,И предо мною горит свеча.В моей пещере тесно и сыро,И нечем её согреть.Далёкий от земного мира,Я должен здесь умереть.

Как видим, в этом стихотворении стыки ударных слогов встречаются в 4 строках из 12; при этом еще 4 точно укладываются в схемы силлабо-тонических двусложников, что создает резкий контраст разноприродных строк.

Неожиданно выглядит также дважды использованное Сологубом в 1913 г. сочетание раскованного тонического стиха и строгой традиционной триолетной строфики («Ландыши, ландыши, бедные цветы!..», «Отбросив на веки зеленые пятна от очков»):

Отбросив на веки зеленые пятна от очков,Проходит горбатый, богатый, почтенный господин.Калоши «Проводник» прилипают к скользкой глади льдин,И горбатый господин не разобьет своих очков,И не потешит паденьем шаловливых дурачков,Из которых за ним уже давно бегает один,Залюбовавшись на зеленые пятна от очков,Которыми очень гордится горбатый господин.