Стихи. 1964–1984

Шейнкер Михаил

«Мне камня жальче в случае войны…»

Мне камня жальче в случае войны.Что нас жалеть, когда виновны сами! –Настолько чище созданное нами,настолько выше те, кто здесь мертвы.Предназначенье вещи и судьбатаинственны, как будто нам в арендусдана природа, но придет пора –и каждого потребует к ответухозяин форм, какие второпяхмы придали слепому матерьялу…Предназначенье вещи – тот же страх,что с головой швырнет нас в одеяло,заставит скорчиться и слышать тонкий свист –по мере приближения все резче.Застыть от ужаса – вот назначенье вещи,Окаменеть навеки – мертвый чист.1970

«Строят бомбоубежища…»

Строят бомбоубежища.Посередине

дворовбетонные домики в рост человекавыросли вместе со мной.Страх успокоится, сердце утешится,станет надежный кров.Ляжет, как луг, угловая аптека –зазеленеет весной.Шалфей и тысячелистники –ворох лечебных трав,пахнущих городом, пахнущих домом подземным,принесет завтрашний день.И отворятся бетонные лестницыв залитых асфальтом дворах…Мы спускаемся вниз по ступенькам спасения,медленно сходим под сеньгигантских цветов асфоделий,тюльпанов сажи и тьмы…Бункер, метро или щель –прекрасен, прекрасен уготованный дом!Лето 1972

«И убожество стиля, и убежище в каждом дворе…»

И убожество стиля, и убежище в каждом дворевозбуждает во мне состраданье и страх катастрофынеизбежной. Бежать за границу, в сады или строфы,отсидеться в норе –но любая возможность омерзительна, кроме одной:сохранить полыханье последнего света на стенкеда кирпичною пылью насытить разверстые зенки –красотой неземной!1973

Ангел войны

Ангел войны

Выживет слабый. И ангел Златые Власыв бомбоубежище спустится, сладостный свет источая,в час, когда челюсти дней на запястьи смыкая,остановились часы.Выживет спящий под лампочкой желтой едва,забранной проволкой – черным намордником страха.Явится ангел ему, и от крыльев прозрачного взмахаон задрожит, как трава.Выживет смертный, ознобом души пробужден.Голым увидит себя, на бетонных распластанным плитах.Ангел склонится над ним, и восходит в орбитахдве одиноких планеты, слезами налитых;в каждой – воскресший, в их темной воде отражен.Июнь 1971

«Горят безлунные слова…»

Горят безлунные слованевидимо, как спирт…Как пламень, видимый едва,над городом стоит.Рванется ветер, и языккачнется, задрожит…Не треск, не сполох и не крик,ни шороха в ушах –бензин бесформенно горитв пожарных гаражах.Тайком гудит ректификатв больницах под стеклом,где половицы не скрипят,где догорающие спяттоварищи рядком.В книгохранилищах звенитупругий пепел книг,когда сжимаются листы,входя винтообразнов родные дыры немоты,в разверстые пустоты,во мглу и в тленье… – Что ты?!1969

Крыса

Но то, что совестью зовем, –не крыса ль с красными глазами?Не крыса ль с красными глазами,тайком следящая за нами,как бы присутствует во всем,что ночи отдано, что сталовоспоминаньем запоздалым,раскаяньем, каленым сном?Вот пожирательница сновприходит крыса, друг подполья…Приходит крыса, друг подполья,к подпольну жителю, что больюдуховной мучиться готов.И пасть, усеяна зубами,пред ним, как небо со звездами, –так совесть явится на зов.Два уголька ручных ожгут,мучительно впиваясь в кожу.Мучительно впиваясь в кожуподпольну жителю, похожуна крысу. Два – Господень суд –огня. Два глаза в тьме кромешной.Что боль укуса плоти грешнойили крысиный скрытый труд,когда писателя в Русисудьба – пищать под половицей!Судьба пищать под половицей,воспеть народец остролицый,с багровым отблеском. Спасинас, праведник! С багровым ликом,в подполье сидя безъязыкомкак бы совсем на небеси!1971–1972

К человеку подполья

К человеку подполья и заполночь гости грядут.Коготки голосов приглушенных и лестничный камень источат.И ущербного слуха наполнится гулом сосуд –то гудит ледяная вода одиночек,то смешается шепот с падением капель-минутв черном горле колодца, и шепот ревет и грохочет.Человеку подполья, поземке пустынной земли,придан голос высокий, почти за границами слуха,но в колодцах-дворах, где живет он, куда занеслигорстку слабого белого пухаветры гари и копоти, словно из мутной далислышен голос его и брюзгливо и глухо.Полон рот его пыли. Подполье под брюхом стола.Фосфорический серп в освещенье подвешен (от страхаперед ночью), но гуще при месяце мгла,жестче мякоть подушки, чем плаха.Ждет гостей человек из подполья. Вот гостья вошла.Улыбается. Тает зубов ее страждущий сахар.Январь – февраль 1972

К портрету N. N.

Должно быть, стилизованный портретцареубийцы с тихими глазамивсе так бы и торчал в оконной раме,вцепивши пальцы в позолоченный багет.Как посинели! Судорогой, что ли,внезапно сведены? Обгрызенных ногтейцарапанье, цеплянье. Визг детейтам за стеной, на улице, на воле.Должно быть, неподвижность не по нем,но пахнет мясом действие любое –паленой шерстью павшего героя,зрачка раздавленным желтком…Его расширенные ноздри. И глазницы –две черные дыры в недышащем стекле…Да, только так, портретом на столеи силуэтом за окном – не шевелиться.Должно быть, – террорист небытияпосланец в этот мир измены и движенья –он полон смерти, полон искушеньяшагнуть за раму, выйти за края!Но беден был творец его и боленчахоткой, как всегда, и кистию больнойлицо его покрыл последней белизной,а губы синие к молчанью приневолил.Май 1972

Дым камня

Событья умерли. Одни преданья живы.И камня острый дым в готическом костревсе к небу тянется, все тянется, счастливый…О, готика души нечаянна в добре,но память холодна, и камень рук не греет…В окно посмотришь – зябко на дворе –и в душной комнате затылок леденеет.Душа пережила и Средние века.Все помнит, все взяла, и все оттуда – с нею,лишь камень пляшущий лишился языка,лишь пламя в очаге окаменело,но кажется живым издалека.Событья умерли. Словам вернулось Дело.Но даже слово смертно, и когдаего зеркальное в стекле растает тело, –останется одна испарина стыда…Что делать с пустотой, с беспамятством и мукойдуши, не оставляющей следаот суеты своей тысячерукой?Апрель 1972

Флейта времени

О времени прохожий сожалеетне прожитом, но пройденном вполне,и музыка подобна тишине,а сердца тишины печаль не одолеет,ни шум шагов, бесформенный и плоский…Над площадью, заросшею травой, –гвардейского дворца высокий строй,безумной флейты отголоски.Бегут козлоподобные войска.Вот Марсий-прапорщик, играющий вприпрыжку. –Вот музыка – не отдых, но одышка.Вот кожа содранная – в трепете флажка!Прохожий, человек партикулярный,парада прокрадется стороной…Но музыка, наполнясь тишиной,как насекомое в застылости янтарной,движенье хрупкое как будто сохраняет,хотя сама движенья лишена…Прохожему – ремни и времена,а здесь возвышенная флейта отлетает!И зов ее, почти потусторонний,ее игла, пронзающая слух,в неслышном море бабочек и мух,на грядках рекрутов, посаженных в колонны,царит и плачет – плачет и царит…И музыки замшелый черный стволв прохожего занозою вошел,змеей мелодии мерцающей обвит.Январь 1972