С вопроса: а что же свобода?до воя, до крика: «Я свой!»не время прошло, но природасместила кружок меловой.Во весь горизонт микроскопа,страну покрывая с лихвой,стеклянная капля потопапод купол высоко взялавопрос, нисходящий на шепот,прозрачней и площе стекла.Лицо ледяное приплюсну:что было? какого числа?Известное только изустнопо клочьям, по ломким листамв кружках, сопричастных искусству,в губах, сопредельных устам, –известное лишь белизноюназвание времени – храм –пространство
займет речевоеи костный состав укрепитгде известью, где и слюною –но схватит. Но держит. Но спитединство тумана и кровли,шрифта и поверхности плитнадпамятных. Ты обусловленподпольем. Ты полночь письма,при свете вечернем торговли,при гаснущем свете уматы спрашиваешь у страха,какая грозила тюрьмаподпольному зренью монаха –слепца монастырских ворот?катилась ли под ноги плахаотпущенному в расходу липкой стены подвала,где сточная слава ревет?Тогда и спроси у кристалла,что в горечи был растворен:где точка твоя воскресала,в каком перепаде времен?Ноябрь 1975
Радуга
Ангел радуги
Душа распадается на семь отдельных цветов.И смерть не с косой, а скорее похожа на призму.И если по радуге движемся – каждый сорваться готов.И мост невесомый под нами трепещет, провиснув.Когда семисвечник стоит о семи языках,семью ли тенями тогда обладает молитва,и если под нами река и дрожит, и сверкает, как бритва,и музыки семиголовый младенец в руках –спасет ли тогда от падения плач его чистый?удержится ль шаткая досточка дольше на миг?Иль, распадаясь, душа и единый утратит язык,подобно ребенку, что вырос в семье атеиста?Иль, распадаясь, душа исчезает, и лишь над рекойты радугу видишь, ты музыку слышишь слепую –вчера отошедший, вчера отошедший тоскует,но не по тебе ли, живущему с немоязыкой тоской?1971
«Фарфоровая музыка раскроет…»
Фарфоровая музыка раскроетполупрозрачные, как пламя, лепестки,и в мир пастушечий, без крови и тоски,в поля, завороженные игроютеней в траве, что ярки и легки, –туда, в леса искусственного строя,туда, где счастливые наши двойники,как в перевернутом бинокле мы с тобою,от нас, живущих копотью земною,отделены стеклом и далеки, –туда нас впустит музыка, в иное,но бытие, в разумный век покоя,что кровью изошел, что порван был в клочки,что глиной стал, как станет все живое, –но обожженной глиной – голубоюи белой глиной, чьи бесценны черепки.1971
«Незаживающий повтор…»
Незаживающий повторлежит на всем, чего касаюсьулыбкой-судорогой. Уголполуопущенного рта –вот край молчания, когда неслышный хорподводит здание под купол,кладя на губы тень перста.Тогда с годами все трудней,над каждым звуком задыхаясь,дается слово. Но заменой –раскрытье озера, ладонь,к лицу приближенная. В нейрисуют высохшею пеной,рисуют холодом и льдомникем не заселенный дом.Сентябрь 1974
Обращение
Все обращения в стихах текут, как дымы,сквозь темные дома, и скверы, и мосты…И то безлицее, то тютчевское «ты» –не женщина, не друг, но слушатель незримый,одно живое ухо пустоты.О чем, неважно, говорить, но говореньестихов – лишь к одному обращено,кто сердце есть вещей, и око, и окно,кто, словно зеркало, свободен в проявленьи…Он и дыханье примет, как пятно.Июнь 1972
«Во дни, когда стихам и странствовать и течь…»
Во дни, когда стихам и странствовать и течь,в те дни, когда стихов никто не спросит,и в эти вечера – скорее бы их с плеч! –когда едва слышна и обмелела речь,лишь серебрится слабо… Как выносятмолчание две полости ушных?Не море ли шумит, как в раковинах, в них?И в эти дни, да и в иные днистихи живут как шум – то громче, то слабее.Что нам до них? Касаются ль онидо нашей жизни, спрятанной в тенииль явленной, как висельник на рее?Какой размер раскачивает тело,хлопочет в парусине грязно-белой?Прекрасный? Да. Свободный? Да. Плыветнад фосфорической похлебкой океанамерцающих созвездий хоровод,чуть видимых сквозь пар, касающихся водступнями легкими из света и тумана…Настолько разве призраки бесплотныили стихи, когда они свободныото всего, что в нас погибшего живет.Осень 1971
Композиции
«Вечен Бог, творящий праздник…»
Вечен Бог, творящий праздникдаже смертию своей.Умирает соучастник,ученик его страстей.Но цветами воздух полон!Между стеблей заплетенсвет с веселым произволом,с телом гибким и глаголомжизнью связанных времен.1973
Удлиненный сонет (воспоминание о «Воскресных облаках»)
А. К.
Людского хвороста вязанки. Мне порадавным-давно с толпою примиритьсяи самому в себе толкаться и толпиться,да и душа созрела для костра.Но встретится лицо – не то, что лица.Придвинется Лицо – что в озере утравсех серебристых рыб влюбленная игра,всех солнечных колес сверкающие спицы.Тогда-то и себя увидишь, но вдвоем:над озером струится светлый дом,его зеркальный брат на круге зыбком замер…Один во множестве и множество в одном –два одиночества, две силы движут нами.Меж небом в озере и в небе небесамиесть как бы человеческий проем.Весна 1972
Музыкальные инструменты в песке и снеге
«Истерзанное истерией…»
Истерзанное истериейлицо в потоке лицподобно рваному платку.Глоток покою бы, обрывок певчих птиц,и чтобы тихие струилиладони – ручеек горячего песку!Струя колючая песчинок –на шею и на лоб,на полусомкнутые веки…Не говори: народ на улицах – но рынок!но суховей и сахарный озноб.Одно лицо, и то прозрачно, как в аптекеприлавок с пузырьками.Одно лицо, и тосопровождаемое запахом лекарств –одно живет Лицо, но рваными кусками,но сыплется песком в бетонное ничто,в нечеловеческую прорву государства!Июль 1972
В больнице
Тесемки рубахи больничнойнездешней рукой теребяна горле – увидишь себянадломленной веткой масличной.И ржавой качаем рекой,двусмысленный емлешь покой.Покойнее, чем униженьеклеймом на подушке твоей, –качание тысяч ветвейнад ямой головокруженья.Скрип форточки. Звякнувший шприцо столик стеклянных сестриц.Безлюдней, чем в общих палатах,вместилищах серых белья,библейская роща твояи крики деревьев крылатыхо братстве лежащих рядком,о сестринстве с красным крестом.Добавь – с милосердием… В омутс тупым ожиданьем гляди,где листья кружимы. Кишат на грудиказенные черви тесемок.И ржавые пятна сорочки твоейземли замогильной больней.Февраль 1973