Стихи. Песни. Сценарии. Роман. Рассказы. Наброски. Дневники.

Шпаликов Геннадий Федорович

Рыли землю у самого леса. Земля была ссохшая и твердая. Знахарчук, отстегнув ремень и повернув пилотку боком, рыл наворотив. По их лицам тек пот. Митя на мгновение обернулся.

Люди у взлетной полосы стояли все так же неподвижно. Самолеты ревели, взлетая. Был полдень.

Потом Митя запомнил хорошо, как стрельнули из маленького пистолета в воздух, но звука выстрела не услышал. Моторы ревели беспрерывно. Молоденькие девочки, большинство стриженные, — все в выгоревших, белых почти офицерских

формах. Наташа была среди них. Стук земли о деревянную крышку, напротив, он слышал хорошо…

…Слышал он его и теперь, когда они с Наташей снопа шли через рощу. Потом звук стих. И рев моторов, отдаляясь, замолк. Они шли рядом, несли канистры. По две штуки. Вышли на поляну.

Самолет стоял неподвижно. Тихо было. Трава шелестела. Они подошли к машине, стали заливать бак. Наташа влезла в кабину.

— Отойди, пускаю!.. — крикнула она, и Митя отошел, мотор чихнул, медленно крутнулся винт, потом быстрее. Плащ раздулся.

— Ты когда назад?.. — прокричал Митя, перекрикивая шум моторов.

— Вечером… — крикнула Наташа и помахала рукой.

— Я тебе молока принесу!.. — прокричал Митя. — Накормят!

— Принесу! — опять проорал Митя. — И булку!

— Ладно, — крикнула Наташа и впервые улыбнулась чуть-чуть — Колодки! — крикнула она.

Митя понял и вытащил из-под колес колодки, отбежал.

Самолет развернулся, прыгая, пробежал по траве, взлетел и исчез.

Митя остался стоять посередине поля. Тишина. Облака шли. Гудел шмель. Трава качалась, листва шелестела. Колодки были в руках.

День клонился к вечеру, но солнце еще высоко было. Тепло, ветер поутих. Та же дорога. Отмель. Река. Землечерпалка не работала. Барки не было. Недалеко за будкой тянул дымок. Митя обошел будку. Горел костер. На кирпичах стоял медный таз. Рядом сидел на корточках старик, несмотря на жару — в телогрейке. Старик мешал в тазу ложкой. Он варил варенье.

— Ты кто? — спросил его Митя.

— Сторож, — миролюбиво ответил старик. — А ты кто?

— Прохожий.

— А, ну-ну… — сказал старик.

— Баржа скоро будет?

— Ее и вовсе не будет, — сказал старик, помешивая варенье.

— Это как так не будет? — вспылил Митя.

— Рабочий день кончился, баржу на прикол, и айда… — сказал старик, неопределенно показал направление, куда «айда».

— А как туда попасть? — и Митя показал рукой на ту сторону.

— А хошь, сплавай! — сказал старик опять миролюбиво.

— А посуху? — спросил Митя.

— Тогда по понтону… сказал старик и махнул рукой вдаль.

— Далеко?

— Километров пять, а может, восемь… Недалеко.

Митя повернулся и пошел.

— Эй! — крикнул ему старик в спину. Митя уже далеко был.

— У тебя мотоцикл есть? — опять крикнул старик.

— Нету.

— Тогда велосипедом разживись! — крикнул старик. — Чего ноги бить!

Мост из ржавых понтонов стоял на воде низко. Когда Митя шагал по нему, вода заливала ботинки.

Понтоны скрипели.

На другом конце ноля внезапно, как далекий мираж, возникли длинные белые дома. Теперь они и в самом деле походили на корабли.

Огромное небо над ними. Спутанные облака. Митя шел в город.

Прежняя московская жизнь началась сразу же. Стоило только Мите ступить на бетонку Окружного шоссе, и уже как будто и не было никогда ни реки, ни баржи, ни поля с зеленым самолетом — ничего, а был только этот раскаленный жарким днем город, взмокшие лица прохожих, зыбкий воздух, колеблемый от жары, бесконечный поток машин, и милиционер свистел, и две копейки проваливались в автомат, как в бездну, а будка напоминала барокамеру.

— Да, — сказал Митя. — Это я. Не сомневайся… А это у меня от жары голос склеился. Света… — начал он, но тут на него обрушился такой поток слов, что Митя отвел трубку на расстояние…

В руках у него была авоська, в ней пяток бутылок молока и большой белый батон хлеба.

Переждав, он сказал не горячась:

— Катю позови…

— Да, — сказала Катя. — Я тебя слушаю.

Она сидела у телефона босая, в легком платье. Все окна в квартире раскрыты, сквозняки по ней гуляли, раскачивались занавески, хлопали форточки, высоко поднимались углы скатерти, кружили по комнате какие-то листки, плавно касались стеклярусного абажура, и он тихо звенел.

Света, Митина жена, — простоволосая, тоже босая, листала журнал, посматривая на Катю.

— Хорошо, папа, — говорила Катя. — Я постараюсь. Дай-ка запишу адрес. Медленнее, а то тебя плохо слышно.

— Так, — она записала на журнале, молча взяв его из рук матери. — Жди. Все поняла. Между пельменной и букинистическим.

Митя звонил из автомата, который стоял точно между двумя этими вывесками. Двери открывались — закрывались. Из пельменной люди шли в букинистический. И наоборот. От книг — к пельменям и пиву. И Митя, отдышавшись после духоты телефонной будки, повеселел, разглядывая это перемещение — от пищи духовной к плотской. И сам вдруг внезапно ощутил жуткий голод — рванул в пельменную, с ходу выхватил две тарелки пельменей, горячих, залитых сметаной, волшебную ледяную бутылку пива, помидоры — прямо из-под крана, ярко-красные, крупные — разломи и в соль макай, а рядом толкаются, задевают локтями, жадно пьют, едят, — голоса — громкие, лица — летние, разговоры — футбольные. Все хорошо.

— Погоди! — Катя остановила руку матери и — в телефон: — Олег?.. Наконец-то… Ну, как? Мне абсолютно все равно, какой… Лишь бы на колесах…

— Ты что, всерьез намерена доставать ему велосипед? — спросила Светлана дочь.

— Нет… — говорила Катя в телефон. — Тандем не подойдет… Олег, у меня, честное слово, нет времени… Срочно…

— Ты что, не слышала, как у него язык заплетался? — возбужденно спрашивала Светлана.

— У кого? — поинтересовалась Катя, зажав мембрану трубки.