Стихи. Песни. Сценарии. Роман. Рассказы. Наброски. Дневники.
Шрифт:
— Радует, — согласился доктор.
— Так вот. В одно прекрасное утро — утро и впрямь было прекрасное, доктор, это я не для красного словца, — я вдруг дерево увидел…
— Дерево?
— Да, доктор, дерево. Оно там сто лет стоит. Перед окном моим, а я его, представьте, и не видел ни разу. Собственно, видел, конечно, но так, боковым зрением. А тут заметил. Заметил — и смутная тревога на меня накатилась. Собственно, не так уж, чтобы и очень смутная. Это поначалу. Потом я сообразил быстро.
— Очень интересно, — поддержал доктор. — И что же вы сообразили?
— Совсем нехитрую, доктор, вещь. Вы знаете, конечно, что люди ко всему привыкают. Так сказать — адаптация. Говорить совестно. Типичный трюизм.
— Трюизм, — согласился доктор.
— И тем не менее сообразил я, что привык. Видите ли, ко всему привык. Это у вас, кажется, называется устойчивой психикой.
— Ну, допустим, — сказал доктор.
— Вот-вот. И привычка эта, можно сказать, такая замечательная, что получаешься ты вроде железобетонный. Непробиваемый… Неуязвимый… это славно. Ведь нервные клетки, говорите, не восстанавливаются?
— Не восстанавливаются, — подтвердил доктор.
— А на кой черт они вообще, если их не тратить?
— Может, это у вас по работе? Неприятности?
— И по работе. Я, видите ли, доктор, одну машинку лет двадцать назад придумал. Шарик, так сказать. И с тех пор ни бум-бум. Шарик этот даю. И ничего. Привык. Как вам это нравится?
— Н-да, — сказал доктор неопределенно. — Но это, право же, не причина для волнений. Придумайте, в конце концов, еще что-нибудь…
— А зачем?
— Я не знаю, — сознался доктор. — А в семье как? С женой как живете?
— Ничего. Никак. Привык.
— Н-да, — опять сказал доктор. — И что вы предлагаете?
— Ничего, — сказал Митя. — Ничего пока. Только вот еще что я думаю. Самая устойчивая у покойника.
— Ну-ну? — заинтересовался доктор. — И что вы предлагаете?
— Полная адаптация. И нервы не тратятся. Лежит, отдыхает. А я, понимаете ли, живой. И вот тут у меня полная неувязка вышла.
— Ну и слава богу, что живой, — сказал доктор убежденно. — Очень хорошо.
— И я так думаю. Хорошо. Ведь могло бы меня, допустим, совсем не быть?
— Могло, — согласился доктор. — Теоретически.
— Ну да, или убить меня, скажем, могли. Ведь могли?
— Воевали?
— Воевал.
— Могли, — опять согласился доктор.
— Но не убили.
— И слава богу, — опять сказал доктор. — Так что же вы все-таки предлагаете, — опять спросил он с интересом вовсе не поддельным.
— Я не знаю точно. Не додумал. Мне додумать надо. Но вот, к примеру, вам не хотелось бы сейчас махнуть в Месопотамию? Прямо сейчас? Махнем, а?
— В Месопотамию? — доктор помолчал, соображая. — А вы бы махнули? — спросил
— Не убежден. Что именно в Месопотамию.
— Естественно, — поддержал доктор. — Нельзя же всем разом махнуть в Месопотамию. И потом там тоже сначала будет очень жарко, а потом — опять двадцать пять — привыкнете.
— Н-да… — сказал Митя и задумался.
— Вот что, — сказал доктор. — Вас ко мне зря тащили. Я сам, понимаете ли, про это думаю иногда. Не так, правда, направленно, но думаю. Почему бы в таком случае не меня к вам на прием вести?
— Действительно, — согласился Митя. — Почему бы?
— А капелек я вам все-таки пропишу. По крайней мере, жену вашу успокоим.
— Пишите, доктор, — сказал Митя радостно. — Давайте всех успокоим.
Все стояли у окна. Ожидали. Никто не разговаривал ни о чем. Поостыли. И даже чувствовали себя довольно неловко. Действительно, чего притащились?
Дверь кабинета открылась.
— Прошу, — сказала аккуратная, как и доктор, медсестра. Лицо ее тоже было печально. Профессия брала свое.
Митя сидел у стола, заложив ногу за ногу. Доктор глядел на входящих.
— Прошу садиться! — пригласил он, и все чинно расселись на стульях.
— Больной совершенно здоров, — бухнул доктор несуразицу, и слушатели по стульям зашевелились. — Я имею в виду, что он — не больной. Здоровый. Нормальный человек с живой подвижной психикой. Причин для беспокойства не вижу…
Доктор умолк.
— Я могу идти? — спросил Митя.
— Разумеется, — сказал доктор.
— Извините, — сказал Митя всем и поднялся со стула. — Велосипед внизу? — спросил он у Онания Ильича.
— Внизу, — смиренно ответил Онаний Ильич.
— Ты, Света, не переживай, правда. Ничего страшного не происходит. Мне, понимаешь, кое-что додумать надо. Обязательно. Хорошо?
Света молчала.
— Хорошо, — сказала Катя.
— Вот и хорошо, — сказан Митя. — Леша, пойдем.
Они шли по улице. Митя вел велосипед. Леша шел рядом. День потихоньку клонился к вечеру. В городе было людно. Осень настоящая никак не приходила. Все еще было темно. Деревья стояли зеленые.
Потом ехали по тропинке полем. Река чернела рядом. В намокших кустах опять путался туман, но не такой, как вчера, меньше, — туман стелился по траве, по воде. Молчаливо стояли стога, и месяц плыл бледным небом. Светло еще было. Митя правил. Леша сидел на багажнике, отставив загипсованную руку далеко в сторону. Митя был сосредоточен и неразговорчив. Леша вдыхал глубоко, и беззаботная улыбка блуждала по лицу. Он насвистывал.