Стихотворения (1970–1980)

Друнина Юлия Владимировна

1. В СОРОК ПЕРВОМ

Ночью — скорбное сиянье зарев: «Мессеров» очередной налет… Ну, а в полдень, на Цветном бульваре, В цирке представление идет. Клоуны, жонглеры, акробаты, Через обруч прыгающий лев. Школьники, ушедшие в солдаты, Рты поразевали замерев. И бомбежка, и война забыты — Как сияют детские глаза! Вылетают на манеж джигиты, Свищут шашки, падает лоза. Ну, а утром, прямо с представленья, Под оваций бешеный прибой, Конное ушло подразделенье Защищать свою столицу, в бой.

2. ВНУКИ ВОЙНЫ

Когда браконьерскою пулей Был ранен вожак табуна, Пред ним, умиравшим, мелькнули Пожары, разрывы — война. Не жил он в эпохе военной, Откуда же помнит те дни? Наверное, в памяти генной Записаны были они. И ржание, схожее с плачем, И танков ревущий косяк… Сражался в отряде казачьем Дед крымских мустангов — дончак. Земля под ногами пылала, Душила угарная мгла. Горячая

капля металла Хозяину сердце прожгла. Упал человек под копыта, Застыл, как стреноженный, конь. По яйле, снарядами взрытой, Скакал, торжествуя, огонь. Лизал конь хозяину щеки И плакал, не в силах помочь. А после, хромая, зацокал От взрывов и выстрелов прочь… Бои откатились на Запад, На яйлу легла тишина. Казалось коню, что внезапно Галопом умчалась война. Останьтесь безмолвными, горы, Пусть смертью не пахнут ветра! …Стал сильным дончак и матерым, Свободным и злым, как бора. Давно перетерлась подпруга, Давно от седла он отвык, Давно с ним бок о бок подруга — Такой же лихой фронтовик. Уже через рвы и траншеи С доверчивым ржаньем летят, Высокие вытянув шеи, Ватаги смешных жеребят. …Но разве же кто-нибудь в силе Прогресса застопорить шаг? — Всех выпусков автомобили К Ай-Петри, пыхтя, спешат. Туда, где бушуют травы, Где счастливы и вольны, Плывут под луной величаво Бесхозные внуки войны. «Бесхозны, бесхозны, бесхозны», — Как смертный звучит приговор, И щупает яйлу грозно Прожектора мертвый взор. Коней ослепляют фары, Гром выстрела, эхо скал. Вожак, иноходец старый, Споткнулся, качнулся, упал. Пред ним, умиравшим, мелькнули Пожары, разрывы, война. А в ялтинский спящий улей Спокойно вплыла луна…

1977

ЧЕРНЫЙ ЛЕС

Только буки да грабы, Только грабы да буки Тянут к солнцу Сплетенные намертво руки. Черный лес, Обжигающий холодом лес, Под шатром Добела раскаленных небес. Тишина. Только ветра притушенный ропот. Тишина. Заросли партизанские тропы, Заросли держидеревом и купиной. Тишина. Отчего же Здесь веет войной? Отчего Эти старые грабы и буки Заломили свои узловатые руки? Отчего Даже в светлый напев ручейка Заронила гнетущую ноту тоска?.. А в глубоком ущелье, У быстрой воды Обелиск со звездой Да землянок следы. То с Великой Войны Запоздавшая весть — Партизаны свой госпиталь Прятали здесь. Только буки да грабы, Только грабы да буки, Защищая, Простерли над лагерем руки. В черном море деревьев Горя горького остров — Косит раненых смерть, Еле держатся сестры. И губами распухшими Чуть шевеля, Здесь тебя призывают, Большая Земля… Раз в ночи, Когда месяц стоял в карауле, То ли свистнула птица, То ли чиркнула пуля. И сейчас же, Во все прокопченное горло, Хрипло рявкнула пушка, Вздрогнув, охнули горы. И тогда, Задыхаясь от радостных слез, — Наши! — Крикнул слепой обгоревший матрос. Но, узнав пулемета нерусского стук, Вдруг рванулся к винтовке Разведчик без рук, Вдруг рванулась куда-то Связистка без ног, И заслон медсестер Самым первым полег… Только буки да грабы, Только грабы да буки Здесь согнулись в бессилии, Ярости, муке. Только плачут Холодные капли дождя, Только люди бледнеют, Сюда забредя. Черный лес. Партизанский обугленный лес, Под сияющим куполом Мирных небес…

1977

ДЕТИ ДВЕНАДЦАТОГО ГОДА

Мы были дети 1812 года.

Матвей Муравьев-Апостол

ТРИНАДЦАТОЕ ИЮЛЯ [1]

Зловещая серость рассвета… С героев Бородина Срывают и жгут эполеты, Бросают в огонь ордена! И смотрит Волконский устало На знамя родного полка — Он стал в двадцать пять генералом, Он все потерял к сорока… Бессильная ярость рассвета. С героев Бородина Срывают и жгут эполеты, Швыряют в костер ордена! И даже воинственный пристав Отводит от виселиц взгляд. В России казнят декабристов, Свободу и Совесть казнят! Ах, царь милосердие дарит; Меняет на каторгу смерть… Восславьте же все государя И будьте разумнее впредь! Но тем, Пятерым, нет пощады! На фоне зари — эшафот… «Ну, что ж! Нас жалеть не надо: Знал каждый, на что он идет». Палач проверяет петли, Стучит барабан, и вот Уходит в бессмертие Пестель, Каховского час настает… Рассвет петербургский тлеет, Гроза громыхает вдали… О, боже! Сорвался Рылеев — Надежной петли не нашли! О, боже! Собрав все силы, Насмешливо он хрипит: «Повесить — и то в России Не могут, как следует! Стыд!..»

1

В этот день повесили пятерых декабристов и свершили обряд некой казни над остальными.

СЕРГЕЙ МУРАВЬЕВ-АПОСТОЛ

Дитя двенадцатого года: В шестнадцать лет — Бородино! Хмель заграничного похода, Освобождения вино. «За храбрость» — золотая шпага, Чин капитана, ордена. Была

дворянская отвага В нем с юностью обручена. Прошел с боями до Парижа Еще безусый ветеран. Я победителем вас вижу, Мой капитан, мой капитан! О, как мечталось вам, как пелось, Как поклонялась вам страна! …Но есть еще другая смелость, Она не каждому дана. Не каждому, кто носит шпагу И кто имеет ордена, — Была военная отвага С гражданской в нем обручена: С царями воевать не просто! (К тому же вряд ли будет толк…) Гвардеец Муравьев-Апостол На плац мятежный вывел полк! «Не для того мы шли под ядра И кровь несла Березина, Чтоб рабства и холопства ядом Была отравлена страна! Зачем дошли мы до Парижа, Зачем разбили вражий стан?..» Вновь победителем вас вижу. Мой капитан, мой капитан! Гремит полков российских поступь, И впереди гвардейских рот Восходит Муравьев-Апостол… На эшафот!

ЯЛУТОРОВСК

Эвакуации тоскливый ад — В Сибирь я вместо армии попала. Ялуторовский райвоенкомат — В тот городок я топала по шпалам. Брела пешком из доброго села, Что нас, детей и женщин, приютило. Метель осатанелая мела, И ветер хвастал ураганной силой. Шла двадцать верст туда И двадцать верст назад — Ведь все составы пролетали мимо. Брала я штурмом тот военкомат — Пусть неумело, но неумолимо. Я знала — буду на передовой, Хоть мне твердили: — Подрасти сначала! — И военком седою головой Покачивал: — Как банный лист пристала! — И ничего не знала я тогда О городишке этом неказистом. Ялуторовск — таежная звезда, Опальная столица декабристов!.. Я видела один военкомат — Свой «дот», Что взять упорным штурмом надо, И не заметила фруктовый сад — Веселый сад с тайгою хмурой рядом. Как так? Мороз в Ялуторовске крут И лето долго держится едва ли, А все-таки здесь яблони цветут — Те яблони, что ссыльные сажали!.. Я снова здесь, пройдя сквозь строй годов, И некуда от странной мысли деться: Должно быть, в сердцевинах тех стволов Стучат сердца, стучит России сердце. Оно, конечно, билось и тогда (Хотя его и слыхом не слыхала), Когда мои пылали города, А я считала валенками шпалы. Кто вел меня тогда в военкомат, Чья пела кровь и чьи взывали гены? …Прапрадеды в земле Сибири спят, Пред ними преклоняю я колена.

«НЕУДАЧНИКИ»

…Вернули тех, кто в двадцать пятом, В Санкт-Петербурге, в декабре, На площади перед сенатом Войска построили в каре. Теперь их горсточка осталась: Сибирь и годы — тридцать лет! Но молодой бывает старость, Закат пылает, как рассвет. Непримиримы, непреклонны, Прямые спины, ясный взгляд. Как на крамольные иконы, На старцев юноши глядят. Нет, их не сшибли с ног метели, Они не сбились в темноте. Но почему так одряхлели Их сверстники — другие, те, Что тоже вышли в двадцать пятом На площадь в злой декабрьский день, Но после… Ужас каземата, Громадной виселицы тень, Бред следствия, кошмар допроса, Надежды тоненькая нить. Они сломились… Все непросто, И не потомкам их винить… Ошибки юности забыты, Пошли награды и чины, Они сановники, элита, Они в монарха влюблены! Все больше ленточек в петлицах, Не жизнь — блистательный парад! Но отчего такие лица: Увядший рот, погасший взгляд? Ах, что с «удачниками» сталось? Ответа нет, ответа нет… А рядом молодая старость, Закат, похожий на рассвет.

ЭПИЛОГ

Предутренний, серебристый, Прозрачный мой Ленинград! На площади Декабристов Еще фонари горят. А ветер с Невы неистов, Проносится вихрем он По площади Декабристов, По улицам их имен…

1977

ПОД СВОДАМИ ДУШИ ТВОЕЙ ВЫСОКОЙ…

Памяти Сергея Орлова

«Я в этот храм вступила ненароком…»

Я в этот храм Вступила ненароком, Мне попросту В дороге повезло. Под сводами Души твоей высокой Торжественно мне было И светло. Сквозь суету, Сквозь горести, Сквозь годы — Твой опаленный, Твой прекрасный лик… Но нерушимые Качнулись своды И рухнули В один ничтожный миг…

«Ты умер, как жил…

Ты умер, как жил — На бегу, на лету, С портфелем в руке, С сигаретой во рту. Наверно, в последнем Секундном аду Увидел себя В сорок третьем году — В пылающем танке, В ревущем огне — И, падая, понял: Убит на войне.

«Кто-то тихо шептал твое имя…»

Кто-то тихо шептал твое имя, Кто-то выдохнул: «Значит, судьба…» Холод лба Под губами моими, Смертный холод Высокого лба. Я не верю Ни в черта, ни в бога, Но о чуде молилась В тот час… Что ж ты сделал, Сережа, Серега, — Самый смелый и добрый Из нас? Как ты дал себя Смерти осилить, До зимы далеко не дойдя?.. Провожала солдата Россия Ледяными слезами дождя. Осень шла в наступление люто — Вот-вот бросит На кладбище снег… От прощального грома Салюта Лишь не вздрогнул Один человек…