Стихотворения и поэмы. Рассказы. Борислав смеется

Франко Иван Яковлевич

2

Мальчонкой, когда-то, все межи я знал: В полях каждодневно я с мамкой бывал — Для дойкой коровы за свежей травой Она вечерами ходила со мной. И помню — на каждой меже без труда Мы по два мешка нажинали тогда. Свободно ступал я босыми ногами, Широкие межи стелились пред нами! А ныне посмотришь: и нивы всё те ж, Но нет стародавних, просторных тех меж. Едва их приметишь: как тонкая нить, — Чужой бы, наверно, не смог различить. Тот здесь их подрезал, тот там обкорнал, — Рад каждый, что лишнюю долю достал. Зачем же любой над землею дрожит? Какая причина, что тягостно жить? Иль слишком плодится бессмысленный люд? Иль, может, потребности наши растут? Нет, нужды всё те же у бедных людей, Народу ж не больше, а меньше скорей, — Его обступили и грабят чужие, Как жадные трутни, слетелись к поживе. Иной неразумный толкует у нас: «Война бы ударила, что ли, сейчас, Всех лишних побила, и стало б опять На свете вольнее н жить и дышать». Вольнее!

Но, кроме несчастий и мук, Мы лучших для дела лишились бы рук, А горе в народе как было — так было б, Лишь к старому новое зло привалило б! Не может, притиснутый к межам, народ Постигнуть начало всех бед и невзгод, Увидеть, откуда растет это горе, Что все его силы повысосет вскоре. Ой, межи, вы, межи, ой, цени земли, В какую трясину народ завели! Уперся во тьму он глазами, голодный! Кто ж путь нам укажет прямой и свободный.

3

Ко мне за советом пришел человек: «Что делать, как быть, научите! На атом вот поле мой дед прожил век, Хоть жить тут, по правде, н печем, — взгляните: Полоска! Но прежде, наверно, не так Теснилися люди, как ныне; Ни сладко, ни горько, тишком, кое-как Прожить довелось старичине. Дед вырастил двух сыновей, поженил, Но жили все хатой одною. Говаривал оп: «Я бы вас разделил, Да поле у пас небольшое. Теперь оно худо, но может кормить, А что будем делать раздельно с клочками? Нет, я на. беду вас не стану делить! Не смею с сумою по свету пустить. Умру — вот тогда н делитесь уж сами». Случилось же так, что от тифа весной И дед и сыны отошли на покой, Осталося четверо нас, малолетних. Мне три миновало, и был я — старшой, А дядькину хлопцу шел только второй, Сестренки ж грудные совсем. У бездетных Богатых соседей пристроили пас, Мальчишек, чтоб с голоду мы не пропали. Они, мол, за все, что получат от вас, Отслужат, как вырастут, — вдовы сказали. И мы испытали, что значит беда! Скончались и матери. Мне уж тогда Исполнилось двадцать, меня «рассчитали», Домой я вернулся, жену подыскал И, поле забрав, что старик завещал, Стал строиться — рьяно вначале. Решил: все долги заплачу поскорей, И поле, по дедовой воле, Останется цело, и я на том поле Сумею подняться без «добрых людей». Сестренкам приданое справлю, а брат Поженится С доброй вдовою… А землю делить-что рубаху порвать: Уж лучше кому-нибудь целую дать, В одну ведь не втиснутся двое. Нет, землю один только должен забрать! Я брату нередко, бывало, Вот так говорил. Но любезный мой брат, Как враг, не смущаясь нимало, Прошение вдруг на меня написал, Чтоб дом, и орудья, и поле Судом разделили на равные доли, Как если б один из дядьев умирал. Узнал я, и горько мне сделалось. Шлю Соседей к нему: согласись на уплату; И сам за ним следом хожу и молю: «Ну, ладно, поделим мы поле и хату, Но как на клочках нам с тобою прожить? Не зря ведь и дед зарекался делить, А ты его волю желаешь нарушить?» Куда там! Про деньги не хочет и слушать! Два года судились. Из города ныне Бумагу прислали: что дед накопил — На равные две разделить половины, Да каждый еще чтоб сестру наделил. И что тут придумать — не ведаю боле! Вконец разорят, коли сделают так. Пол нивы! Мое уж заложено поле, Сестре не поможешь, ведь сам я бедняк. Хочу вот свидетелей в суд привести, Что дед не хотел делить поля, — Прикажут авось на уплату пойти, А нет — ну, господняя воля!»

4

Я думал о будущем братстве людей, Я звал это время прийти поскорей. Безмежные видел я в мыслях поля: Трудом обновленная общим, земля Кормила народ мой, свободным, счастливый. Украина ли это? Твои ль это нивы, Впитавшие крови и пота немало? Да, это Украина родная моя! И лютая боль в моем сердца стихала. Виденье исчезло. Гляжу я. Вон там За межи сцепилися Гриць и Степан; Там дед пашет полн и слезно скорбит О сыне, что в Боснии дальней убит; Отец там на сына топор поднимает; Там мачеха бедных сирот проклинает… О край мой родимый, забытый всем светом, Пусть лучше судьба тебя в прах истребит, Коль ты осужден пропадать без ответа!

‹1881›

ДУМЫ НАД МУЖИЦКОЮ ПАШНЕЙ

1

Стану на пашне, умытой зарею: Пурпуром солнце нежарко горит, Пташки щебечут над тихой землею, — Что же печаль в. мое сердце стучит? Царь и владыка природы, взгляни же, Сколько в пей счастья, любви, красоты! В сердце краса эта просится, ты же Бродишь несчастен, одни только ты. Тучное поле, левада за хатой, Луг неоглядный с травою густой — Так почему же, усердный оратай, С голоду мрешь ты: в хатенке пустой? В гор твоих лоне железо струится, Так почему же затуплен твой плуг? Или железо на то лишь годится, Чтобы цепями свисать с твоих рук? Жарким земля твоя светом богата, Что в подземельях ключами кипит; Так почему же, усердный оратай, Не для тебя светит он и горит? Много ты соли, до века рожденной, В светлой, хрустальной скале накопал; Так почему же ешь хлеб несоленый? Солью земли почему сам не стал?

2

Сердце мое устремляется с плачем, Пашня мужичья, к твоим бороздам, Тонет мой дух в твоем лоне, горячий, Словно упавшая в море звезда. В каждую жилку твою проникает, В каждый комок, корешок и сучок, К

каждой пылинке прильнув, вопрошает: «Кто плодоносный ваш высосал сок? Тысячелетья по вас проходили, Кровью и трупами вас напитали — Что же так мало вы хлеба родили? Где же святые те соки пропали?»

‹1881›

В ЛЕСУ

Хорошо, в чаще леса блуждая, Где безмолвие манит ко сну, Под навесом ветвей отдыхая, Слушать летнего дня тишину! Вкруг безлюдно, а все ж не пустынно — В том святом одиночестве я Снова сердцем ловлю беспричинно Бесконечную песнь бытия. И я счастлив, покуда скрываюсь В этих чащах, бродя наугад, — Я людей повстречать опасаюсь, Люди тихий мой рай разорят. Люди всюду, и к этому раю Слезы горькой недоли несут. Не однажды с тревогой встречаю Я проклятое горе и тут. Вот ободранный дед-старичина Ковыляет, склоняясь к земле, Низко гнет его долу сушина, За плечами — грибы в кошеле. Знаю сызмала деда седого, За селом его хата гниет. Он живет одиноко, убого — Собирает грибы, продает. Пищу, рубище взять ему где же? А пойдешь по грибы — заберут! Лесники отведут на Медвежью, А в Медвежьей под арест запрут. Я спешу за деревьями скрыться, Чтоб меня не увидел седой. Знаю: встретиться старый боится С черным платьем, как с черной бедой! Да напрасно! Приметил, бедняга, Из груди его вырвался крик, Кинул связку и и темень оврага Торопливо укрылся старик. Долго слышалось мне, как хрустело Под ногами, где старый бежит, И в груди его что-то хрипело, — Так больной перед смертью хрипит. И подумал я: «Сгинь же, проклятый Мой господский наряд, — ты меня Для убогого, бедного брата Сделал пугалом — пуще огня!»

‹Нагуевичи, 1882›

ИЗ КНИГИ «УВЯДШИЕ ЛИСТЬЯ»

(1896)

ИЗ ЦИКЛА «ПЕРВАЯ ГОРСТЬ»

* * *

На смену тоске отупенья Вновь песен плеснула волна, Как будто из пепла восстала Блестящих огней пелена. Что раньше казалось покоем, То пепел минувшего был; Под ним животворная искра Любви сохранила свой пыл. Она еще тлела, искрилась, Под пеплом томилась в тиши; Но ветер повеял и пепел развеял — Попробуй теперь потуши! Так нет же! Тушить я не буду! Пусть плещет огней пелена! И сердце пусть бьется, и вольно пусть льется Бурливая песен волна!

* * *

Ты, только ты — моя единая любовь, Но не дано тобой мне в жизни насладиться; Ты темный тот порыв, что отравляет кровь, Вздымает грудь мою — и не осуществится. Ты тот напев, что мне в час вдохновенья снится, Но для него, увы, не нахожу я слов; Ты славный подвиг мой, и я к нему готов. Когда бы веру мне да мощную десницу! Как сгубленную страсть, угасшие желанья, Не спетый мной напев, геройские дерзанья, Как все высокое, что я в душе таю, Как пламя, что меня и греет и сжигает, Как смерть, что, погубив, от мук освобождает, — Вот так, красавица, и я тебя люблю.

«ОСТАВЬ НАДЕЖДУ!»

Как ты могла так ровно, так спокойно Сказать об этом? Как не задрожал Твой голос в горле, как тревожным стуком В твоей груди не заглушило сердце Те страшные слова: «Оставь надежду!» Оставь надежду! Или ты не знаешь, Что в тех словах таится преступленье, Убийство сердца, духа, мыслей всех, Живых и нерожденных? Или совесть При тех словах в тебе не шевельнулась? Оставь надежду! Мать-земля родная! Ты, ясный свет! Ночная темнота! Вы, звезды, люди! Что вы все теперь? Что я теперь? Зачем не прах бездушный? Зачем не камень, не вода, не лед? Тогда бы я в груди не слышал ада И не сверлил бы нор в мозгу моем Червяк несытый, кровь моя, пылая, В горячке не вызванивала б вечно Вот этих страшных слов: «Оставь надежду!» О нет, не верю! Все обман, обман! Живительной воды в напиток мне Ты подлила, а в шутку лишь сказала, Что там отрава. Ведь за что бы ты Могла убить и душу мне, и тело? Нет, нет, не верю я! В тот миг, когда Уста твои меня убить хотели, — Твой бледный облик и тоска во взоре И вся ты, вся, дрожащая мимозой, Все говорило мне: «Не верь! Не верь!» Душою ты добра! О, не обманешь Ты сердца мне завесою гордыни! Тебя я понял! Ты добра душою! Лишь бури мира, муки недоверья Заволокли тебя туманом этим. И вновь я в сердце ощущаю силу Туман рассеять, теплотою чувства И жаром мысли воедино слить Тебя и жизнь — и я в ответ тебе Кричу: «Надейся и крепись в борьбе!»

* * *

Бескрайное поле под снежной волною, О, дай мне простора и воли! Я здесь, одинокий, лишь конь мой со мною, А сердце изныло от боли. Носи ж меня, конь мой, по чистому полю, Как ветер над степью широкой, — Быть может, уйду я от тягостной боли, Терзающей сердце жестоко.

* * *

Непроходимою стеной меж нами Стоит судьба. Мы, как два судна в море, К двум берегам гонимые волнами, Звезда моя, ты — радость мне и горе! Тебя далече провожает взор, К твоим следам хочу припасть лобзаньем И душу напоить твоим дыханьем, С любимых губ слетевшим на простор. Исчезла ты! Во мраке, без дороги, Я как в лесу… Куда ж теперь мне, друг? Подсеклись думы, подкосились ноги. А в сердце холод… Дым, лишь дым вокруг