Стихотворения и поэмы. Рассказы. Борислав смеется

Франко Иван Яковлевич

* * *

В дремоте сёла. За окном веселый луч играет, но тянет с поля холодком — все осень предвещает. Темно-зеленые сады стряхнули груз богатый, и вербы гнутся у воды, и молча дремлют хаты. Речушка сонная, течет холодною струею, и все плетни и берега забиты коноплею. Снопы, и скирды, и стога — как башни у дороги, стоят и берегут село от горя и тревоги. Вот пахарь в поле за сохой идет, как будто дремлет, и под озимые хлеба распахивает землю. Коровы, лежа на жнивье, жуют траву сырую; пекут картошку пастухи и у костра пируют. Еще не стонет черный лес осенним, долгим стоном, еще стрелою ласточка летает над загоном. Вокруг покой и тишина, как будто дремлет море, — и кажется: глубоким сном уснуло злое горе. …О, не буди его дождем, холодным ливнем, туча; и ты, осенний ветер, спи, набегами не мучай! Пусть отдохнет усталый люд, забудется на время и сбросит с наболевших плеч забот и горя бремя! Пусть он, страдая целый год, как вол, — трудясь от века, хоть раз почувствует в себе живого

человека. И пусть, как жемчуг, для него заблещет на свободе, хоть часть святой поэзии, что разлилась в природе!

ШКОЛА ПОЭТА

(По Ибсену)

Слыхал ли ты, как вожаки медведя учат пляске? Сначала на железный лист поставят без опаски. И под железом тем огонь потом разводят малый, а скрипкой бередят в душе стремленье к идеалу. Медведь ревет, как будто страсть в груди мохнатой тлеет, а пятки голые огонь все жарче снизу греет. Ревет медведь, звенит струна; насквозь его прогрело, он поднимает на дыбы Свое большое тело. А скрипка знай себе гудит, и в подневольной пляске то переступит левой он; то правой — без указки. Быстрее скрипка говорит, поет, хохочет, плачет, — железо жжет, а грузный зверь быстрей за скрипкой скачет. Уже бедняге не забыть до смерти той науки, в его сознании, слились огонь и скрипки звуки, — И так слились, что, лишь струна тихонько заиграет — он в пятках чувствует огонь и пляску начинает. Не у одних медведей так! В судьбе своей веселой любой из нас, собрат-поэт, проходит эту школу. Ведет его ирония под бубенцы и скрипки, чтоб лапами он стал, скользя, на поле жизни зыбкой. Под ним костер страданье жжет, любовь смычком играет, он пляшет, бедный, и поет, от муки умирает. А хоть и не умрет — в душе сольются неразрывно страданья с музыкой любви — а это ли не дивно! Как только где услышит он слова любви святые, так пробуждаются в душе страданья неземные. Горит под ним железный лист, весь мир — с углями бочка, и поднимается бедняк не на дыбы — на строчки. Ирония ведет смычком, стучит костями чувство, поэт, рыдая, в пляс идет, и это все — искусство.

ИЗ КНИГИ «SEMPER TIRO» [9]

(1906)

SEMPER TIRO

Жизнь коротка, искусство бесконечно, И творчество измерить не дано; Ты опьяненье видел в нем одно, Его считал забавою беспечной, Но безгранично выросло оно, Твои мечты и душу отобрало И силы все берет и всё же молвит: «Мало!» Тобой же сотворенное виденье Ты неким называешь божеством И сушишь кровь, ему на прославленье; Твой мозг и нервов сок пред этим алтарем — Как будто жертвоприношенье; Твой идол завладел, как подданным, тобою, А сердце шепчет: «Нет! Сам будет он слугою». Но шепоту не верь! Не доверяй богине Поэзии! Она влечет, манит, Но дух твой поглотит, поработит отныне: Она тебя всего опустошит И прихотям своим навеки подчинит. Не верь струне, поющей; перед нами, Что будем мы владеть стихами и сердцами. Мечтой не возносись, в союз вступая с лирой! Когда в душе теснится песен рой, Служи богине честно и порфирой Не думай заменять наряд простой… Пусть песня драгоценна, словно миро, — У жизни на пиру ты скромно стой И знай одно: poeta semper tiro [10] .

9

Всегда начинающий (лаг.)

10

Поэт — всегда начинающий, новичок (лаг.)

КОНКИСТАДОРЫ

По седому океану, По разгневанным волнам Флот наш дерзостно стремится К неизвестным берегам. Плещут весла, гнутся мачты… Вот желанная земля! Заворачивай! Бок о бок! Руль поставь возле руля! Якоря кидай! По сходням Все на берег выходи! Становись в ряды немедля! Битва ждет нас впереди! Мы захватим город сонный! Тишина, покой, рассвет… Первый крик — призыв наш к бою, Песня битвы и побед! Перед приступом пускайте Вы огонь по кораблям, Чтобы знать, что нет возврата, Нет назад дороги нам. Дым всклубился! Плещет море… Все огнем заволокло… И захлопал каждый парус, Как горящее крыло. Гнутся реи, брызжут искры, Словно огненный ручей…: Снасть скрипит… Пылают мачты. Ярче пламенных свечой. Что за нами — пусть навеки Скроет жизненной золой! Или смерть, или победа! Вот наш возглас боевой! Мир достанется: отважным, Трусость жалкую — к чертям! Здесь — желанную отчизну Кровь и труд воздвигнут нам!

‹26 июля 1904›

ИЗ РАЗДЕЛА «НА СТАРЫЕ Т E М Ы»

* * *

Блажен мужъ, иже не идетъ

на совть нечестивыхъ.

Блажен тот муж, что да суде неправых За правду голос смело. поднимает И без боязни в сонмищах лукавых Уснувшее сознанье пробуждает. Блажен тот муж, который в дни невзгоды, Когда молчит у самых чутких совесть, Хоть криком будит спящие народы И открывает правду им, как новость. Блажен тот муж, который в яром гаме Стоит, как дуб среди грозы, упорно, Не вступит в сделку подлую с врагами, Сломается — не склонится покорно. Блажен тот муж, хотя о нем злословят, Преследуют, грозят- побить камнями; Враги его триумф ему готовят, Своим судом себя осудят сами. Блаженны все, кто говорит открыто Всегда, когда о правде речь заходит: Пусть будет имя их в веках забыто, Все ж кровь их — кровь людей облагородит.

* * *

Гласъ вопіющаго во пустыни.

Я в чистом поле убирал пшеницу, Перед женитьбой за три дня как раз, И в полдень сел под дубом подкрепиться, И словно вспыхнул вдруг в душе алмаз. И я услышал голос несказанный, Который чувствует душа. одна, Чуть внятный слуху, полный силы странной, Всю душу мне он взволновал до дна. «Еще когда ты в чреве жить не начал, Когда не появился ты на свет, Уже я знал, тебя и предназначил Нести царям, народам мой завет». И молвил я: «Кто я такой, о боже! Мужик убогий, парень молодой! Кого простою речью я встревожу? И кто, признав, последует за мной?» Ответил

голос: «С этого мгновенья Ты мой. Про все, чем раньше был, забудь! Доверься силе моего внушенья, И все покинь, и отправляйся в путь. За то ж, что моего не принял слова, Знай: никого им не затронешь ты; Как не пробьет стрела щита стального, Так словом будешь бить в сердца-щиты. Глагол мой будешь ты метать на ветер, Ты будешь проповедовать глухим; Не приютит тебя никто на свете, Что ты похвалишь, — будет слыть плохим». И молвил я: «О господи, я грешный! Иль все грехи я искупить могу? На этот подвиг, трудный, безуспешный, Ты призываешь своего слугу?» Ответил голос: «Промысел господень Неведом! Избран ты не за вину, И не останется твой труд бесплоден, Я сердце сильное в тебя вдохну. Твоими буду говорить устами Для всех народов, и для всех веков, И за тобой тернистыми тропами Я поведу всех избранных борцов. Тобой я научу их отрекаться От благ житейских для высоких дум, Лишений и насмешек не бояться И к светлой цели направлять свой ум! Перстом своим я уст твоих касаюсь, И мой глагол зажгу в тебе огнем, И утончу твой слух, чтоб, откликаясь, Ты слышал голос мой, как с неба гром». Я ниц упал. «О, внемлю, боже, внемлю!» Я бросил серп в колосьях золотых, Невесту кинул, отческую землю, И больше никогда не видел их.

* * *

Жены русскiя въсплакаша ся.

Где ни лилися вы в нашей бывальщине, В зной ли, в ненастье ли, в грозы — То ли в половетчине, в княжеской то ли удальщине, То ли в казатчине, ляшчине, ханщине, панщине, — Русские женские слезы! Сколько сердец разрывалось, рыдаючи, Скольких сломили страданья! Как же их мало таких, что окрепли, слагаючи Слово за словом, в бессмертную песнь выливаючи Тысячелетий рыданья! Слушаю, сестры, напевы еще не забытых Песен, в тоске размышляя: Сколько сердец-то разбитых, могил-то разрытых, Горестей стоит несытых, слез жгучих, пролитых Каждая песня такая!

* * *

Лисицы брешутъ на червлепыя щиты.

Вышла в поле русских сила, Поле стягами укрыла; Стяги, словно маки, рдеют, А мечи, как искры, тлеют, — Да не тлеют, искры крешут, А лисицы в поле брешут. Вышла в поле русских сила, Вольных братьев не душила, Бедняков не разоряла, Злые орды отбивала, Что при жизни гроб нам тешут, А лисицы в поле брешут. Мы чужого по желаем И свое не уступаем, И не пень мы деревянный, Чтоб терпеть и стыд и раны, Пока граблями нас чешут, — А лисицы в поле брешут На тот Славный щит червонный, Как брехали во дни оны, Как щитами русских сила Поле перегородила, Степь от края и до края, Как пожаром, озаряя, С одного пройдя размаха! Задали ж лисицам страху Те щиты! Поныне снится Им, как шли с врагами биться Непокорные казаки, Удалые гайдамаки, Что свободу добывали, Что за правду умирали, И прошли, как крови море, Как пожар в степном, просторе, Сквозь былое Украины… Даже слабый знак единый, Даже тень их дел доныне Страшны вражеской гордыне, Что зубовный сеет скрежет И на щит червонный- брешет.

* * *

На ркахъ вавилонскихъ,

тамо сдохомъ и плакахомъ.

На реке вавилонской — и я там сидел, На разбитую лютню в печали глядел. И ко мне неустанно взывал Вавилон: «Спой хоть что-нибудь нам! Про Фавор! Про Спои!» «Про Сион? Про Фавор? Петь не станут уста. На Сионе — тюрьма! Ширь Фавора — пуста! Лишь одну теперь песню могу я пропеть. Я рабом родился, чтоб рабом умереть. Я на свет появился под посвист бичей, Родился от раба я, в стране палачей. Я привык к унижениям, из году в год Улыбаясь тому, кто терзает мой род. И с младенческих лет мне наставником стал Пес, что бьющую руку покорно лизал. И хоть ростом я — кедр, увенчавший Ливан, Но увяла душа, как ползучий бурьян. И хоть слово гремело мое иногда — То был гром жестяной, что не бьет никогда. И хоть пламень свободы в душе не ослаб. Но в крови моей — раб! Но в мозгу моем — раб! Хоть оков не ношу на руках, на ногах — В каждом нерве таится невольничий страх. И хоть вольным· зовусь — точно раб, спилу гну И свободно в лицо никому не взгляну. Я любому шуту подчиняюсь и лгу, Правду в сердце, как. свечку, гасить я могу. Хоть работаю много — и ночью и днем, Все как будто тружусь на господском, чужом. И хоть эту работу люблю — тем больней, Что, как раб к своей тачке, прикован я к пей. И, добро накопив, не умею им жить: Должен, будто чужое, его сторожить. В жизни с кем ни сойдусь — подчиняюсь ему, Сам себе тяжелейшую долю возьму. И хоть изредка бунтом вскипает душа, Чтобы путы порвать, вольной грудью дыша, — Ах, не тот это гнев, что рождает борьба. Это низкая злость да брюзжанье раба. Вавилонские жены, встречаясь со мной, Отвернитесь, пройдите скорей стороной! Чтоб не пало проклятье мое на ваш плод, Чтоб рабов не рождал вавилонский народ. Вавилонские девы, страшитесь меня, Сожаленье из юного сердца гоня! Чтоб страшнейшая вас не постигла судьба, Жесточайшая доля — влюбиться в раба!»

ИЗ РАЗДЕЛА «ИЗ КНИГИ КААФ»

* * *

Пойми, поэт, на жизненном пути ты Заветный жемчуг — счастье — не найдешь, От гроз и ливней не найдешь защиты. Пойми, поэт, — изведаешь ты ложь, Все муки бытия, все униженья, Пока до светлой цели добредешь. Пойми, поэт: лишь в сфере сновиденья, В стране иллюзий и мечты. — твой рай, Твой гений — только действие внушенья. Пророческий твой дар — не забывай — Затем, чтоб край заветный указал ты, Но сам туда не внидешь, это знай! И с чутким сердцем для того взрастал ты, Чтоб всем в день скорби облегченье нес, Чтоб в горе слово теплое сказал ты. Но если горе над тобой стряслось, Скрывайся! Ближний не протянет руки И не отрет твоих кровавых слез. Но ты не думай, что рожден для муки. Твое блаженство — творческая страсть, Твой меч, и щит, и счастье — лиры звуки. Пусть мир тебе твою не отдал часть, Найдешь в душе своей удел высокий: И правду величайшую, и власть. Потемки обходи тропой далекой, Весь мнимый блеск, триумф недорогой, Все, что погрязло в низости глубокой. И сохраняй всегда над головой Венок бессмертный чистоты и ласки И будь простым, как ландыш полевой. На маскарад мирской иди без маски, На торжище глумления, мой друг, Берн с собой фонарь из старой сказки: Он скроет тело, но проявит дух, Явлений темных прояснится масса. И будь ты людям не судья, а друг, Зерцало обновленья. Guarda e passa [11] .

11

Взгляни и пройди мимо (итал.).